Ветры низких широт

Ковалев, разумеется, мог бы поднять в воздух вертолет и тем самым несколько облегчить свое положение, но при этом у него не было полной уверенности в том, что он сам не оказался бы в положении зверя, которого выследил охотник. Он не хотел раньше времени раскрывать себя: мало ли за каким чертом забрался в низкие широты одинокий корабль, возможно, испытывает новыенавигационные приборы или отрабатывает задачи в условиях одиночного плавания, а может, и то и другое, вместе взятое, словом, Ковалев решил немного повременить, чтобы прояснить обстановку. Если бы удалось выполнить задачу, в этом сочли бы заслугу всего экипажа, но если они все-таки сожгут впустую десятки тонн топлива, вся вина падет на его голову. Ковалев и это знал, поэтому и не спешил приходить к однозначному решению, а если оно подспудно и созревало в его голове, то ему пока что не хотелось ни с кем им делиться. Все могло сложиться, скажем, так, но в силу только одной неучтенной мелочишки любая блестящая идея обращалась в химеру.

Увлеченный своими мыслями, он не заметил, как у него за спиной появился корабельный интендант и уже дважды покашлял в кулак, привлекая к себе внимание, даже говорил при этом:

— По вашему приказанию...

Наконец Ковалев повернулся к нему, пытаясь вспомнить, зачем он его вызывал.

— Жарко? — спросил он.

— Жарковато, товарищ командир.

— Найдите старпома и передайте ему, что я распорядился выдать личному составу тропическую форму одежды.

— Вашу прикажете доставить в каюту или на мостик? — почтительно спросил интендант.

— Хорош же я буду, переодеваясь, дрыгать голыми ногами перед всей вахтой, — сердито заметил Ковалев, которому не понравилась излишняя почтительность интенданта — угодничеством она попахивала, а это Ковалеву всегда претило и в большом и в малом. — Мне принесете в последнюю очередь, — сказал он уже мягче, гася в себе минутную вспышку раздраженности. Он понимал, что причиной этой вспышки был не интендант со своей дурацкой почтительностью, а его собственная неопределенность, когда сам не понимал, то ли он делал, что следовало бы делать. «Экий я стал неловкий», — подумал он о себе.

— Ну, ступайте, — сказал он интенданту, который все еще держал руку у козырька фуражки.

«Откуда и почему рождается у людей подобострастие? — неожиданно подумал Ковалев. — Что их понуждает к этому? Рабское пристрастие к поклонению идолам и чувство постоянной осознанной или неосознанной вины? Почему в таком случае одни идут с высоко поднятой головой, а другие опускают глаза к земле? Где их нравственные начала и где те концы, которые дают новые начала?»

Океан накатывал на «Гангут» малахитовые волны, которые легонько подкидывали его на свои округлые плечи и с шумом и плеском сталкивали вниз, обволакивая нос блестяще-белой пеной, уходившей за корму ровным, словно бы прочерченным, следом. Видимо, вахтенный рулевой хорошо чувствовал корабль, и тот не рыскал у него, шел спокойно, как лошадь по знакомой дороге. Ковалев запамятовал, кто стоял на руле. Войдя в рубку, краешком глаза глянул — больше по привычке — на вахтенного офицера, который делал рабочие пометки в черновом журнале, потом на рулевого. Так он и думал — ходовую вахту стоял старшина отделения рулевых. Ковалев вспомнил, что старшина служил по последнему году и зимой должен был уйти в запас. «Жаль, — твердым внутренним голосом подумал Ковалев. — Очень жаль. Только приспособился к делу, а тут уже прости-прощай...» Он поднялся к себе в кресло — «на пьедестал» — и огляделся, хотя оглядывать было нечего: те же округлые зеленоватые волны и тот же загадочный океан.

Ковалев взял микрофон, включил боевой информационный пост — БИП.

— БИП, командир. Доложите обстановку.

— На высоте десять тысяч метров, курсовой... дистанция двести километров, следует пассажир. Горизонт — чист. У акустиков — чисто.

— Хорошо, — сказал Ковалев, невольно подумав: «Хорошего-то мало. Идем, словно слепые, на ощупь».

На мостик поднялся Бруснецов.

— Товарищ командир, вы распорядились выдать тропическое обмундирование?

— Распорядился... А ты сам не догадался это сделать?

— Хотел на завтра попросить у вас «добро» объявить по кораблю тропическую форму одежды.

Не поворачиваясь к нему, Ковалев сказал:

— Завтра и переоденем, а сегодня раздайте обмундирование, пусть подгонят его. А то у одних шорты окажутся ниже колен, у других, прости господи...

— Понял, товарищ командир.

«Вот и прекрасно, — подумал Ковалев. — Им всем кажется, будто я знаю, куда мы идем. Прекрасно. Если им так кажется, то пусть так и будет. Это тоже прекрасно. — Он усмехнулся. — Мы идем туда, куда надо. Разве это не прекрасно? Куда надо...»

Бруснецов вышел на открытое крыло, наверное, покурить.

«Интересно бы у старпома спросить, а что он думает по поводу всей этой бодяги? Есть ли у него свои мысли или он всецело полагается на мои?» Ковалев спрыгнул на палубу и тоже вышел на крыло.

— Старпом! — позвал он и, взяв его за локоть, отвел подальше от любопытных ушей вахтенного сигнальщика. — У тебя на сей счет, — он повел глазами по океану, — есть какие-нибудь мысли?