Ветры низких широт

На сей счет мысли у Бруснецова нашлись.

— По-моему, товарищ командир, мы едем не в ту сторону.

— Это почему же? — заинтересовался Ковалев.

— А если бы мы ехали туда, куда нужно, к нам обязательно прилепилась бы какая-нибудь дрянь. А так мы одни-одинешеньки. Что хочешь, то и думай.

— Вот поэтому, старпом, я и полагаю, что мы идем правильно.

Теперь уже заинтересовался старпом, но если он сам-то был обязан ответить командиру, то у командира по отношению к нему такой обязанности не было, но тем не менее он спросил:

— Почему?

Ковалев помолчал, хотел сперва развить перед Бруснецовым свои предположения, по крайней мере так Бруснецову показалось, но вместо этого Ковалев суховато сказал:

— Да так, старпом... Все как-то так. Не удерживаю тебя больше. Занимайся хозяйственными делами.

Бруснецов уже было пожал плечами, дескать, воля ваша, но благоприобретенная привычка взяла верх и не позволила расслабиться, и он тоже суховато сказал:

— Есть.

Ковалев проводил глазами его ладную, несколько угловато-обиженную спину, которой Бруснецов не придал привычного положения — за лицом и голосом он следил постоянно, а вот про спину забыл. «Не обижайся, старпом, — подумал Ковалев нехотя. — Я и сам еще не все хорошо продумал. Но если они заметили в океане одиночный корабль, ну хотя бы с того пассажирского самолета, и не спешат нарушить его одиночество, значит, им почему-то не хочется этого делать. Допустим, мы на ложном пути, и они это понимают. Значит, мы не лодку ищем. Тогда что же мы здесь делаем? Ковалев, хорошенько подумай. Слышь, Ковалев? Ну-ка поставь себя на место супостата. Ведь это же интересно, черт возьми, узнать, за каким дьяволом военный корабль обрек себя на одиночество в океане? Интересно или нет? Вообще-то интересно...»

Он прошел в штурманскую рубку. Голайба колдовал над генеральной картой, видимо, прикидывал различные варианты, которые следовало бы попробовать. Заслышав Ковалева, тотчас выпрямился и начал сворачивать карту в рулон.

— Оставь, — попросил Ковалев. — Сам хочу взглянуть.

Голайба опять раскатал рулон, карандашом, заточенным почти до идеальной остроты, поставил чуть заметную точку — место, где в эти минуты находился «Гангут». Район этот, с точки зрения мореплавателей, был глухой и безлюдный, лишенный какого-либо здравого смысла, чтобы забираться в него, но, может, смысл как раз в том и состоял, что район этот веками оставался в стороне от морских дорог.

— А если мы подвернем право пять, то через вахту куда выйдем?

Голайба взял циркуль, подстроил его по меридиану, прикинул карандашом условный курс — «право пять» — и указал новую точку.

— А через две вахты?

Голайба указал и эту точку.

Ковалев поморщился: там уже, судя по генеральной карте, было и совсем глухо, — побарабанил пальцами по столу.

— Добро, — тихо сказал он. — Право пять.

Он прошел в ходовую рубку, вызвал гидроакустический пост.

— Акустики, командир. Что у вас?

— Лейтенант Суханов, товарищ командир. Горизонт чист.

— Хорошо, — сказал Ковалев и отключил связь.

3

Совсем еще недавно, в пору, когда на флотах господствовала артиллерия, броневой пояс кораблей, предохранявший главные механизмы, соответствовал главному калибру, утвержденному для этих класса и ранга. Большая часть команды была сокрыта этой броней, за которой также прятались артиллерийские башни и установки. Наверху, в надстройках корабля, во время похода, а следовательно и в бою, без броневой защиты оставалась незначительная часть людей, впрочем, боевую рубку тоже ограждали броневые плиты.

Ракетное вооружение коренным образом изменило представление о броневой защите корабля, ни в коем случае не изменив при этом саму корабельную жизнь, которая по-прежнему на походе сосредоточивалась в низах, а уж если жизнь шла в низах, то и замполиту Сокольникову сам бог велел находиться там же, только изредка показываясь к командиру на мостик.

Корабельный организм, веками утверждая себя на море, в конце концов принял эту организацию и этот порядок, при котором каждый матрос и каждый старшина, мичман и офицер должен строго заниматься своим делом и своими обязанностями, помня при этом, что лишних рук на корабле нет, и если он что-то упустит, то этого уже никто не сделает, и если он что-то забудет, то это забудут все, словом, каким бы большим ни был экипаж, каждый человек на корабле оставался в единственном числе. Взаимозаменяемость предполагалась только в случае гибели моряка, но тогда уже на заменившего падала двойная нагрузка, тройная, точнее, равная числу людей, выбывших из строя.

В любых корабельных низах были еще свои низы, и такими низами низов с развитием техники на кораблях стали акустические посты, которые порой конструкторы упрятывали на самый киль, хотя делать это было совсем необязательно. На «Гангуте» упрятали, а раз упрятали, то тут уж ничего не попишешь.