Ветры низких широт

Спускаться ниже — к нулевой широте, — казалось, было уже некуда, но Ковалев не спешил поворачивать, все еще надеясь, что супостат, может, как-то проявится, и тогда следовало бы принять решение, которое, правда, уже напрашивалось, но — черт бы побрал этих супостатов! — одно должно было вытекать из другого, в том-то и состояла загвоздка, что вытекать оказывалось не из чего: супостаты провалились, как сквозь воду.

Вчера утром он изменил своему правилу и, прежде чем подняться на мостик, сел и написал жене первое письмо, шутливое, даже в некотором роде восторженное: «Ты даже и представить себе не можешь, какие тут закаты и какие восходы, Томка, — это божественно...» А сегодня перечитал его и сжег в пепельнице. Шутить-то, конечно, он шутил и восторгался при этом — все правильно, но Тамара обязательно бы уловила тревогу, которую он так и не смог упрятать между строк. «Незачем ей попусту волноваться, — грустно подумалось Ковалеву. — А когда, собственно, в море было не тревожно? Любой поход — это сплошные нервы. Так пусть хоть там будет немного поспокойнее, раз уж у нас тут идет все шиворот-навыворот».

Перед завтраком на мостик поднялся Бруснецов, хозяйским глазом оглядел сверху палубу и потянул носом, как будто поблизости дурно пахло.

— Вахтенный сигнальщик, посмотрите в бинокль, что это за серебро разбросано у нас на баке?

— Летучая рыба, товарищ капитан третьего ранга, — тотчас доложил сигнальщик.

«Ну правильно — рыба», — уныло подумал Бруснецов и позвонил Козлюку, велев тому прибрать бак, и только после этого обратился к Ковалеву:

— Товарищ командир, столы накрыты.

— Сходи попей чайку, потом меня подменишь, — недовольным голосом сказал Ковалев. «Не с той ноги встал», — невольно отметил про себя Бруснецов. — Кстати, тропическую форму все получили?

— Так точно.

— Что-то я у себя в каюте ее не видел... Надо бы, старпом, докладываться. — Ковалев помолчал. — После утренней приборки распорядитесь переодеть личный состав в тропическое обмундирование.

— Есть.

— Не смею удерживать.

«Явно не на ту ногу сегодня встал», — опять подумал Бруснецов, ехидничая, и в кают-компании сделал втык по полной форме помощнику командира, ведавшему хозяйственными вопросами, и корабельному интенданту.

— Почему командиру не принесли тропическое шмутье? И где мои тряпки? Командир приказал после утренней приборки объявить на корабле тропическую форму одежды.

Помощник насупился, посчитав, видимо, себя оплеванным — как-никак он тоже был помощником командира, хотя, разумеется, и не старшим, — а интендант с невинным видом начал пространно объяснять, что вчера тропическое обмундирование раздали личному составу, а сегодня его получат офицеры и мичмана.

— Вот все это вы популярно и объясните командиру, а я послушаю. Это, знаете ли, будет весьма занятное зрелище. Не для вас, конечно, и не для меня в том числе.

Интендант все понял, торопливо вытер салфеткой губы и пробормотал:

— Прошу разрешения.

Бруснецов важно кивнул ему, дескать, да, конечно же постарайся, голубчик, а то командир, кажется, сегодня не в духе, и когда интендант вышмыгнул из кают-компании, повернулся к помощнику:

— На вашем месте я тоже не рассиживался бы за столом.

— Что же мне, и чаю уже нельзя попить? — обиженно спросил тот.

— Нет, отчего же — попейте, — холодно заметил Бруснецов. — Только я, по-моему, ясно все обрисовал. А так что ж — пейте, я лично не против того, чтобы вы съели кусок хлеба с маслом.

Выдерживая характер, помощник посидел еще минуту-другую за столом, сделал обиженное лицо, но Бруснецов уже не обращал на него внимания, и помощник, видимо, счел, что характер выдержал достаточно, побрел вслед за интендантом.

— Что-то ты сегодня неласковый с ними? — спросил Сокольников, опоздавший к началу завтрака.

— А это не я неласковый. Это, кажется, командир сегодня нам всем учинит разнос средней тяжести. Он приказал после утренней приборки всем обрядиться в тропические тряпки, а эти великие мыслители еще не раздали шмутье офицерам с мичманами. Вот теперь и суди сам, кто из нас неласковый.

Сокольников посмеялся:

— Командир потом рассудит.

— Ну, я думаю, — сказал Бруснецов, поднимаясь из-за стола. — Приятного чаю. — И пошел наверх подменить на завтрак командира.

Тот сидел на своем «пьедестале», щурясь на солнце, которое уже и слепило и припекало, хотя время было совсем раннее, оглядывал океан.

— Товарищ командир, — подал голос Бруснецов.

Ковалев оторвался от своего занятия, которое должно было бы уже наскучить ему — из края в край катились все те же покатые волны, — но еще ни одному командиру оно не наскучивало. Те же, кому оно приедалось, просто тихо и неприметно спускались с ходового мостика, и не в низы, а на грешную землю.