Вихрь

На рассвете следующего дня оба бронепоезда сделали два рейда, однако отъехать от города удалось всего лишь на несколько километров: противник встретил их сильным сосредоточенным огнем. Ведя огонь из пушек, оба бронепоезда сдавали назад.

Теснимые превосходящими силами противника, мы начали отходить по разведанному нашими разведчиками пути, предварительно взорвав все, что не должно было попасть в руки противника. Мы отходили по направлению к Жмеринке, где, по нашему предположению, находились части регулярной Красной Армии.

Два пулеметчика

Если бы петлюровцы решились преследовать нас, они без особого труда уничтожили бы наш немногочисленный отряд. Но видимо, они по-прежнему полагали, что в нашем распоряжении находится до двух полков солдат. Возможно, их пугали и сильные пожары на станции, к которой они осмелились приблизиться только на рассвете следующего дня.

Ворвавшись на пустую станцию и не встретив никакого сопротивления, белые пришли в бешенство оттого, что упустили нас из-под самого носа. Правда, за нами была послана конная группа гайдамаков, которые догнали нас, но, к счастью, напасть сразу не осмелились, решив, что соотношение сил не в их пользу. Открыв издалека стрельбу, они приближались к нам.

Сначала мы отстреливались с ходу, но вскоре гайдамаки вынудили нас остановиться. Мы залегли, окопались, решили дождаться вечера и под покровом темноты оторваться от противника. Двум пулеметчикам (один из них был украинцем, другой — венгром) я приказал время от времени вести огонь по противнику, не давая ему возможности следовать за нами. Пулеметчики должны были продержаться всю ночь, а утром незаметно сняться с места и догнать нас. Мы же, дождавшись спасительной темноты, начали отход, несколько изменив направление, чтобы запутать противника.

Почти всю ночь мы слышали, как тараторили наши пулеметы, создавая видимость, что мы здесь и никуда отходить не собираемся.

Примерно в полночь гайдамаки несколько осмелели и начали отвечать нам беспорядочной стрельбой, но наши пулеметчики вели огонь, не жалея боеприпасов.

Наконец рассвело. Оба пулеметчика начали отходить. Они тащили за собой тяжелые «максимы», пока хватало сил, потом вынуждены были бросить их, предварительно вытащив замки.

Когда совсем рассвело, их нагнали конные гайдамаки. Пулеметчикам удалось укрыться на деревьях, где они просидели до наступления темноты.

— Самым тяжелым был момент, — рассказывал мне потом мой земляк, венгр, — когда под деревьями, на которых мы сидели, гайдамаки остановились на привал. Развели костер и начали жарить своему атаману курицу на углях. У нас только слюнки текли. Порылись мы у себя в карманах, но, кроме сушеной рыбы, ничего не нашли. Начали грызть ее, стараясь есть так, чтобы пирующие гайдамаки не заметили нас. В общем, натерпелись страху. А потом еще по нужде захотелось, хоть слезай с дерева…

Обратно гайдамаки отправились в путь только к вечеру. Пулеметчики той же ночью догнали своих.

От Ярмолинц до Жмеринки мы добирались трое суток. Петлюровцев больше по пути не встречали, хотя в нескольких местах в нас стреляли со стороны хуторов.

Наши потери за время нахождения в Ярмолинцах были незначительны. Мы же целую неделю не давали противнику соединиться с крупными частями и лишили его возможности контролировать железнодорожную линию Каменец-Подольск — Проскуров. Одновременно мы помогли частям Красной Армии немного передохнуть и сосредоточиться в нужных местах.

С командиром дивизии я встретился под Жмеринкой. Доложил ему, как положено, и передал весь личный состав, который был у меня под командованием, а сам со своей восьмеркой направился в Жмеринку, куда, как я узнал, прибыл наш интернациональный полк.

В госпитале

Вскоре Жмеринка вторично была захвачена Петлюрой. Красные отходили, ведя тяжелые бои. Люди, казалось, забыли про сон и еду. Бои шли днем и ночью.

Через несколько дней наш интернациональный полк попал в Винницу. Я был настолько измотан, что, поглядев на меня, командир полка сказал:

— На тебе лица нет. Отправляйся-ка в наш госпиталь да как следует отоспись там. — И приказал отвезти меня в госпиталь и сдать на попечение врачей.

Меня поместили в отдельную палату, дали снотворное, и я уснул. Когда же проснулся и отрыл глаза, увидел, что у моей кровати сидит сестра милосердия.

— Проснулись? — спросила она, наклоняясь надо мной. — Лежите спокойно, я сейчас позову главврача.

Я хотел было сказать ей, что никакого главврача звать не нужно, не такая уж важная я персона, но не успел, так как сестра уже вышла из палаты.

Через несколько минут ко мне пришел главврач, человек очень строгий на вид. Протестовать было бесполезно. Врач приказал сделать мне какой-то укол, после которого я опять крепко уснул.

Я еще несколько раз просыпался, видел склоненное над собой лицо сестры и снова засыпал. Сколько времени я проспал, не знаю. Когда же я проснулся окончательно, в палате было темно. Сестры возле меня не было. Сквозь оконные стекла я видел усыпанное звездами небо.