Виршалаим

Возвращался он
неизбежно, как Одиссей,
Чтобы пот – потопом… Однако о том – потóм.
Обозначась в дверном проёме без капельки семь,
Он её выпивал, садился – как был, в пальто —

За рояль и на монохромное выпускал

Боевое поле – десятку резвых фигур.
И играл, и играл, словно ветер – по лепесткам;
Так играет ребёнок с вечностью в море песка,
Нарезая звёздами лихо её фольгу.

…А в дверную пробоину люд неизбежный тёк,

Обступая потопом роялевый островок.
И кратчайшею стрелкой – в часы заточённый стрелок
Через Север полуночи – время гнал на Восток.

Бар хмелел. Музыкант, почти испуская дух,

Лихо вечность вязал десятком пляшущих спиц.
С ней играл он – играл ошалело, часов до двух;
А потом направлялся к стойке, шатаясь, – пить.

Бесновалась толпа, вознося его до небес;

И дрожала реальность приторно-вязким желе…
Часовая стрела утыкалась в Восток, и без
Самой капельки три музыкант уходил – невесть
Куда, зачастую на стуле забыв жилет.

Уходил незаметно, как время – от пьяных досель;

Из размякших тел – силой памяти о родном…

И скитался, пока не прошепчет рассвет: «Одиссей»,

Не согреет
плечи ему
золотым
руном.

«Я порою бываю рассеянна…»

Я порою бываю рассеянна,
Своевольна, как волны Рейна.
Я похожа душой на Есенина,
А причёской – на Курта Кобейна.

И плевать мне, что тех немало,

В чьих глазах я – немилый пацан:
Говорю я голосом мамы,
Улыбаясь лицом отца.

«Я не просто счастливый… Я просто глупый…»

Я не просто счастливый… Я просто глупый,
Ибо мир не рвусь разглядеть под лупой,
Ибо солнечный лик мне столь приятен,
Жизнь мою осветивший честнее прессы,
Что на нём не ищу пресловутых пятен;

Ибо то мне сладко, что прочим – пресно…

Долгорукий – нутром, близорукий – глазами,
Я не слой, но соль мировой лазаньи.

Я Москву заложил… как в ломбард – за галстук;

Вот и пьян ей, как самой родной из сказок:
Ею пьян я и глуп – так, что счастлив просто.

Пробудиться в детство – цена вопроса.

Режиссёр

Наш режиссёр неспроста прослыл сумасшедшим.

Жалом безжалостен и крылат, что Икар,

Нынче я в кадре – гневный спросонья шершень;
В кадре:
сам по себе —
ещё тот
кадр.

Следуя роли, пугаю массовку целым

Рьяным полётом… мысли: таков канон.
Жутко и мне, ибо все мы тут под прицелом
Камеры, у какой на кону – кино.

Наш режиссёр нездоров, хоть велик, и нон —

сенс безбюджетной картины ему – плацебо.

Я лечу —

и его, и на крыльях:
таков сценарий
этой дивной комедии, главный её мотив.
Не бесценна ли лента, коль хохот небес – цена ей?

Я живу.

Господь наблюдает
сквозь
объектив.

Карандаш