Византийский сатирический диалог

12. — Я испытывал за своих сыновей, твоих товарищей, большую тревогу, и страшусь, точно глаз голубицы стыдливой, как сказал поэт,[246] чтобы и с ними не случилась такая же перемена, как с тобой. От недавно пришедших сюда с земли я узнал, что они собирались податься на север к всемилостивейшему воеводе,[247] чтобы разбогатеть, как недавно в одну минуту разбогател таким же образом певец по имени Серебряный Жеребенок,[248] но Акрагант, дядя их с материнской стороны, воспрепятствовал этому, и мои сыновья теперь находятся в прежнем бедственном положении. Младший Алусиан из дома Патрокла,[249] в хоре тех, кто вращается при дворе вместе с Лукием, или ослом,[250] соименным плоду или овце Кидонием,[251] Пигонитом с зудом в заднице,[252] Зоотиком — крепким кулаком и тем, кто, как мартышка, подражает Андронику из Береники; там и корифеи этого хора — Сирматфей[253] — золотая голова (он и в нужник-то не ходил без исследования неба астролябией), дерьмо и коротышка Феодосий, во сне выступающий в белых императорских одеждах. Старший Пепагомен по прозвищу Савромат принадлежит к разряду гнусных душегубителей, равно как и свихнувшийся Онокентий (так у латинян звучит его имя!),[254] родной брат его и двойник Ливистр, стукнутый пыльным мешком Малакей, Петр, по словам Синесия, любимец Пентаполя,[255] этот Кербер Конон, дававший вместо лекарства цикуту, и Харсианит, в два счета отправляющий больных к Харону.

— Будь спокоен, — сказал я, — и не печалься. Пока твои сыновья не женятся, с ними такого не случится, а когда вздумают вступить в брак, сразу станут жалкими, как я, или того хуже. Ведь в бытность мою холостым я, и ты это знаешь, пользовался подобающей славой и честью, обладал богатством и всеми жизненными благами. Едва я успел жениться (о горе мне!), несчастья стали по пятам преследовать меня, согласно написавшему, что пороки прилипают к добродетелям.[256] И вот я таков, каким ты меня видишь.

— И в аиде решил ты продолжать эту жизнь? — спросил он.

Я ответил:

— Нет, потому что в злосчастной жизни на земле меня мучили бедность, бесславие, изгнание, бесчестье, оговоры, клевета, наушничество, вдобавок к ним всевозможные пристигавшие друг за другом недуги и, что еще ужаснее, — вечные страхи из-за гнева императора, пережитый мной позор в городах и на островах, немалые убытки, гибель детей, тысячи других бед и, наконец, самое ужасное, что до сего дня мои злосчастья длятся, и всем, кому божественному императору угодно при назначении на какую-нибудь должность внушить страх, он говорит обо мне, злосчастном (а также о Меликнасаре и Вулете), и, укоряя, делает пугающим примером негодности в назидание остальным. Теперь, когда с божьей помощью я все перенес достойно и, можно сказать, с известным великодушием и мужеством, надеюсь, по слову божественного евангелия, вкусить благ, беспечальной жизни и всего, что обещано стойким в бедах.[257]

13. Я еще продолжал говорить и не прервал своего повествования, как из клоаки, точно из собственной постели, выскочил ко мне старый бабник, всем известный Антиох, и до того, как облобызать меня по своему обыкновению и обнять, спросил:

— Милый человек, как поживает моя любимая и дорогая подруга, о которой я денно и нощно думал и в Британии, и в Галлии,[258] и повсюду, и кого вспоминаю еще и теперь в аиде, надеясь всякий час на ее приход? Ведь для тех, кто охвачен страстью, согласно поэту, один день равен целой жизни.[259] Если же жизни здесь не поставлен предел, понимаешь, друг, как я страдаю? Поэтому, прошу тебя, дорогой мой, скажи по правде, сохранились ли ее красота и богатство — я хочу жениться на ней, как только она сюда придет.

— Кого ты имеешь в виду, несчастный, обезумевший, горящий любовью бабник? — спросил я.

Он в ответ:

— Ту, что живет неподалеку от ворот святого мученика Романа,[260] бестолковый, владелицу больших виноградников; она кутит и роскошествует и при этом сияет, как восходящее солнце, — Анатолико.[261]

— Жалкий распутник, — сказал я, — ее красота увяла, как весенняя лилия, а богатство расточил сын, чье имя намекает на восстание из мертвых,[262] т. е. Анатолий, у которого мозги не в голове, а в ногах.[263]

— Какое несчастье, — воскликнул этот сластолюбец. — Божественный император запретил мне жениться на ней. Раз судьба лишила меня столь великого счастья, так же, надеюсь, лишит его и ромейское царство.[264]

Я сказал:

— Ты — выживший из ума старый дурак, если в аиде еще думаешь о возлюбленной, когда Харон уже дал тебе марку[265] на житье здесь. Может, ты запамятовал, что у тебя есть дочери и сын Злоалексей, беспощадный сборщик податей, истинный знаток своего дела, а вдобавок вор и скупердяй, располовинивающий даже зернышки тмина?!

Задумавшись и все припомнив, Антиох ответил: