Византийский сатирический диалог

19. — Что это значит, коварный Голобол? Ты, оказывается, обманул меня и в аиде, как некогда на Лемносе, когда сопровождал великого императора в Италию, Галлию и даже в Британию. Может быть, тогда ты поступил так из страха, что я стану тебе соперником, если приму участие в этой поездке, как теперь в Константинополе отпрыск рода ангелов зла. Даже в подземном мире, где нет ревности, зависти, соперничества, столкновений и тяжб, где ни писец, ни вельможа, ни полководец, ни адмирал, вообще никто не имеет на них права, но каждый дает лишь ответ за то, что совершил на земле. Как же ты, негодный человек, смел обманывать меня и говорить: «Возвращайся на землю. Никому ты здесь, бесславный, нищий и больной, не нужен». Еще того хуже — твой коварный мне совет всем домом перебраться в Пелопоннес и уверения, что там я прославлюсь и разбогатею. Вдобавок ты говорил, что я доставлю себе и своим близким великое обилие благ, если прилеплюсь к кому-нибудь из вхожих во дворец порфирородного деспота.[294] И вот, уступив твоим настоятельным и обманным советам и обольстившись уверениями, на первый взгляд здравыми, на деле же пустыми, я по возвращении из аида переселился со всей своей семьей в Пелопоннес, но того, что ты мне обещал, я не только не получил, но 14 месяцев прожил в бедности и ничтожестве. Боюсь, как бы в Спарте не повторить того, что случилось в Константинополе с пелопоннесцем Синадином из Кормеи,[295] т. е. чтобы мне не пришлось заговорить по-варварски, как, отчаянно коверкая слова, уже говорят лаконцы, зовущиеся теперь цаконцами.[296] Что мне делать? Сломленный бедностью и отчаянием, я помышляю о бегстве отсюда и гадаю надвое, возвращаться ли обратно в аид, где придется мириться с тьмой, тартаром, зубовным скрежетом, червями и прочим, что мне теперь знакомо, поскольку даже схоронившись, по слову знаменитого оратора,[297] под своей крышей, смерти все равно не избежать, или оставаться при своем земном злосчастьи, бедности, лишениях и всем прочем, от чего я ежедневно страдаю в Пелопоннесе. Человек, нуждающийся в самом необходимом, говорят, впадает в отчаяние, в результате чего возбуждает к себе неприязнь, а от этого становится еще более несчастным и в таких обстоятельствах уже не печется о своем благе и не стремится к нему. Подобное я пережил в Константинополе. Ведь, испытывая во всем нужду и особенно сильно страдая из-за немилости императора, я не предпринимал ничего, что могло бы исправить мое положение. Поэтому теперь опасаюсь, как бы здесь не повторилось то же самое, так как я совершенно пал духом. Посоветуй, какую из двух жизней мне избрать. Ради нашей дружбы, отвечай по совести и не обманывай меня, как прежде. Я представлю надежных поручителей, фессалийского врача, несчастного Халадза, и мрачного константинопольского безумца, писца Эксакуста, в том, что ни на земле, ни в аиде не возьмусь во веки вечные лечить страдающих подагрой, не буду искать места помощника секретаря и ни в чем другом пытаться соперничать с тобой.

20. — О, горе мне, — сказал Голобол, — какое страшное зло я невольно причинил своему самому любимому другу! Совет, который я подал тебе, и твои злосчастья не от моей зависти и соперничества, как ты думаешь. Нет, клянусь головой моего любимейшего племянника Злоалексея. Я только обманулся, подобно живым, которые постоянно обманываются и обманывают или, лучше сказать, подобно видящим во сне, будто они разбогатели. Вот почему я посоветовал тебе, столь мной любимому, отправиться в Пелопоннес. Я ведь думал, что тамошние жители будут к тебе так же хороши, как они были, когда в свите божественного императора я прибыл туда и всего имел в изобилии, и мне еще заплатили 700 золотых статиров[298] в благодарность за определения, божественные постановления и хрисовулы, составленные мной для них. Потому-то я склонял тебя податься в Пелопоннес, чтобы разбогатеть, как разом разбогател там я, так что мог выстроить себе прекрасный дом.

— Чушь, друг мой, клянусь нашей дружбой, — ответил я ему. — Ну, скажи на милость, откуда в Пелопоннесе быть богатству, щедрости, дружбе, миру, человеколюбию, справедливости, гостеприимству, умеренности или другому какому благу?!

— Что же там есть? — спросил он. — Как теперь живут и что делают обитатели Пелопсова острова?[299] Мне не терпится узнать об этом.

— Беда! — сказал я. Ты в Пелопоннесе разбогател, чернозадый, как сам говоришь, долгое время прожил, а ничего не знаешь о тамошней жизни и еще меня просишь рассказать тебе о ней.

— Да, — сказал мне этот хромой черт, — так оно и есть. Но как человек более внимательный, свободный, вдобавок проживший в Пелопоннесе гораздо дольше, чем я, ты лучше знаешь, что там происходит. Я ведь был занят писанием и получением денежек, а обо всем остальном и не думал.