Вижу зелёный!

—      Так о чем ты со мной поговорить хотел? — спросил наконец Сергей, криво усмехнувшись. — Воспитывать будешь или чуткость проявлять? Или душеспасительную беседу проведешь на заповеди священного писания: не убий, не укради и тэ дэ и тэ пэ? Так их мне воспитатели в камере для малолеток столько начитали! Я ими вот так сыт! — резанул он себе по горлу ребром ладони.

—      Ты погоди, — остановил его Толик. — Ты что психуешь? Или считаешь себя во всем правым? Несправедливо обиженным богом и людьми? Так, что ли?

Сергей немного смешался.

—      Да нет, все правильно.

—      Ты должен бы век судей благодарить, что они к тебе так гуманно отнеслись.

—      Да это я понимаю. Ошибся, ну и наказан по заслугам. Но, понимаешь, обидно, что на тебя все косятся, чуть ли не пальцем указывают. Как на прокаженного смотрят!

—      Ну, во-первых, не все, это тебе уже мнится. А во-вторых, — Толик заколебался, говорить или не говорить, и все же решился: — а во-вторых, доверие людей потерять легко, завоевать трудно. А вернуть утерянное — еще трудней.

Запал Сергея пропал, весь он как-то сник.

—      Да все правильно, — горько проговорил он, — но, понимаешь, обидно. Чего только не напридумывают. Дескать, мать с сыном вместе воровали.

Он махнул рукой и умолк. И столько настоящей боли и горечи было в его голосе, что Толик не сразу нашелся, что ему сказать.

—      На чужой роток не накинешь платок. Всех слушать, это, знаешь... Вот и докажи теперь, что все не так.

Сергей поднял на него глаза, полные слез.

-— Я ведь о чем думал, — доверительно проговорил он, — когда пошел на это... ну, в магазин полез. Думаю: если не поймают, сам в милицию пойду, чтобы посадили... Только бы не видеть каждый день этих пьяных морд...

—      Чьих? — не сразу понял Толик.

—      Да матери! И этого... — Сергей зло и грязно выругался.

—      А ты знал, что у матери растрата? — осторожно спросил Толик, боясь задеть Сергея за больное. Но Сергей отнесся к вопросу спокойно.

—      А то! — сказал он, взял с верстака гайку, подкинул ее, поймал и положил на место. — А иначе на какие бы они шиши каждый день пили! Козе понятно.

Пришел Олег, принес бутерброды. Толик по-братски разделил их поровну. Сергей сначала отказывался, но потом взял. Они молча сжевали их. Толик стряхнул со спецовки крошки от черствого хлеба и задал свой главный вопрос:

—      Ну и что ты теперь делать думаешь?

—      Не знаю, — пожал плечами Сергей. — Пока не решил.

—      В школу вернешься?

—      Ни за что! — с мальчишеской запальчивостью выкрикнул Сергей.

Толик вспомнил разговор с Милой, то злополучное комсомольское собрание и согласно кивнул. Конечно, в школу Сергею возвращаться не стоит. Правда, там не все так думают, как Мила Голованова, но для самолюбивого Сергея, да еще влюбленного в нее — Толик не верил, что чувство Сергея навсегда прошло — одного ее такого мнения достаточно, для того чтобы Серега сорвался и выкинул какой-нибудь сумасшедший поступок.

—      Значит, работать, — констатировал он. — А куда?

Сергей снова пожал плечами.

—      Куда примут.

—      Слушайте, братцы, — вмешался в их разговор Олег, — у меня есть гениальная идея.

—      Так уж и гениальная! — повернулся к нему Толик.

—      В этой голове только такие и рождаются! — хлопнул себя по лбу Олег.

—      Ну, выдай ее нам.

—      Ты все равно через несколько дней от нас уходишь, так? Значит, твое место освобождается. Вот его, — кивнул он на Сергея, — и взять сюда. Пока в ученики к Ивану Алексеевичу. Ну, как моя идейка, а?

—      И верно, гениальная!

—      Голова! — с шуточной горделивостью произнес Олег и уважительно погладил себя по голове, как это обычно делал Иван Алексеевич.

—      Башка! — в тон ему протянул Толик. — Вот только согласится ли старик?

—      Уговорим! — уверенно произнес Олег. — Сам-то ты, Сергей, согласен?

Сергей только молча кивнул, но в глазах его, до этого хмурых и каких-то настороженных, словно он все время ожидал неприятностей, засветилась такая радостная надежда, что Толик, не говоря больше ни слова, подхватил его под руку и потянул к верстаку Ивана Алексеевича.

Тот выслушал их, достал свою табакерку, зарядил сначала одну ноздрю, потом другую, но никому из них не предложил, что свидетельствовало о плохом расположении духа. Затем громко высморкался в огромный платок, старательно упрятал его в карман спецовки и только после этого, не глядя на Сергея, пробурчал:

—      Тебя выучишь, а ты вот, как он, — кивнул мастер на Толика, — в помощники машиниста сбежишь.

Толик бурно запротестовал:

—      Да разве ж я сбегаю? Я же, Иван Алексеевич, с самого начала вам говорил, что как только исполнится мне восемнадцать, на помощника перейду. А профессия слесаря — она всегда со мной останется. И на электровозе мне пригодится, да еще как! Я вам на всю жизнь за учебу благодарен!

—      Ну посмотрим, посмотрим, — уже несколько добрее пробурчал мастер. — Все вы спервоначалу так говорите, дескать, не забуду. А выйдете за ворота, и фью, завей ветерком.

Он круто повернулся к Сергею.