Вижу зелёный!

—      Прошу тебя, — негромко и строго произнесла она, — больше никогда так не шути. Оставь этот юмор висельника для своих друзей, а я его не принимаю и не хочу принимать.

Толик почувствовал себя виноватым. Черт его дернул за язык! Ведь знает, что у матери самое больное место — это разговоры о травмах. И так ей сейчас нелегко, а тут он со своим языком...

—      Прости, ма, это я так, не подумавши брякнул. Ничего со мной не случится.

—      Не будем больше об этом. Так смотри, поешь как следует. И вечером поздно не задерживайся.

До Толика только теперь дошло, что сегодня ночью он останется в квартире один. Он представил себе пустые комнаты, тоскливый вечер в одиночестве, и на душе у него стало тревожно. А вдруг отец заявится? Да еще пьяный? Конечно, Толик понимал, что пятнадцатисуточников раньше времени не отпускают. Но мало ли что может быть!

—      Ма-а, — осенило его, — а можно, я кого-нибудь приглашу ночевать к нам? Серегу или Сашку соседского. А?

Мать понимающе взглянула на него и кивнула.

—      Конечно, можно. Ну я пошла, а то опоздаю. Да и тебе пора.

Она отошла, а Толик посмотрел ей вслед, и острая жалость кольнула его сердце. Какой постаревшей показалась ему мать. Эти опущенные полусгорбленные плечи, эта шаркающая походка, когда ноги почти не отрываются от земли, да еще этот темный старушечий платок! Толик вздохнул: да, тяжело достались матери эти последние годы.

Но тут же мысли его перескочили на другое: а вдруг, правда, саранские динамовцы не приедут? Или приедут, а его, Толика, на игру не возьмут. Подойдет Костя Сергеев и скажет: «Раздумали мы, Толик. Рано тебе еще за взрослых стоять». Или окажется, что у Антона никакой травмы нет, так, царапина, и он сам сегодня выйдет на игру.

«Надо было вчера взять у дяди Васи новую форму», — с запоздалым сожалением подумал он, словно новая форма гарантировала ему место в команде.

Школа встретила его разноголосым знакомым шумом. Протолкавшись сквозь мелюзгу, Толик поднялся на третий этаж, где находился их класс. У самых дверей на него налетел Витька Грязнов, десятиклассник.

—      Толик, привет, — первым поздоровался он. — Правда, что ты сегодня за взрослых стоишь?

—      Ну, — с некоторым самодовольством ответил Толик.

—      Здорово! — восхищенно выдохнул Витька. — А я уж думал, что Мотыль сболтнул.

Мотылем ребята с незапамятных времен называли Сережку Ивашина. Не то в первом, не то во втором классе привязалось к нему это слово. Что он имел в виду, трудно сказать, только все он почему-то сравнивал с мотылем: «Длинный, как мотыль» или «Крепкий, как мотыль». С тех пор и стали его самого звать Мотыль да Мотыль. Правда, последнее время они стали называть друг друга по имени — все-таки девятиклассники, взрослые люди, но десятиклассники на правах старших по-прежнему называли их по прозвищам и лишь некоторых, в частности Толика, называли по имени.

Он вошел в класс и по завистливо-уважительным взглядам понял, что Сергей уже всем успел рассказать о предстоящей игре и о его дебюте. Каждый одноклассник считал своим долгом поздравить его, пожать ему руку, похлопать уважительно по плечу. Так что к своей парте он пробирался, как сквозь строй.

«Интересно, — подумал он, — девчонки знают об этом или нет? И как они относятся к этому?» Он украдкой повел глазами туда, где сгрудились девчата, и вдруг наткнулся на сочувствующе-жалеющий взгляд Милы Головановой.

«Неужели знает об отце?» — обожгла его мысль, и у него даже ладони вспотели от волнения. Ему казалось, что он уже забыл об этой боли, а, оказывается, ничего не забыл, просто хотел забыть, загонял поглубже, а она все оставалась и время от времени напоминала о себе. Это точно так же, как зубная боль: кажется, что все кончилось, прошло, только чуть ноет отяжелевшая десна, и вдруг словно пронзит тебя от головы до пяток, боль поглотит всего, словно все тело — открытая рана. Ах, отец! Но откуда знает Мила? Впрочем, не только она. Вон то одна, то другая девчонка оглядываются на него с обидной жалостью. Ну и черт с ними! Не нужны ему их жалость и сочувствие.

Он повернулся к Сергею:

—      Ты придешь сегодня?

—      Куда?

—      На футбол.

—      И он еще спрашивает! — негодующе всплеснул руками Сергей. — Да когда это было, чтобы я такой матч пропустил! Тем более, что в воротах мой друг стоять будет!

Вот она отдушина, чтобы уйти от неприятных мыслей. Сейчас Сергей станет рассказывать о прошлых играх, о невообразимых голах и о смертельных ударах. О футболе он может говорить сколько угодно... и уж, во всяком случае, до начала урока.

Урок начался, но облегчения в мыслях Толику это не принесло. Он посмотрел на Милу — та старательно записывала что-то в тетрадку, скорее всего, число. Почувствовав его взгляд, оглянулась, и он снова увидел в ее глазах снисходительную, как ему показалось, жалость. Он покраснел и отвернулся.