Вижу зелёный!

Толик поднял голову. Рядом с тренером стоял Костя Сергеев, капитан взрослой футбольной команды. Костя сел на скамейку рядом с Толиком.

—      Слушай, Толик, у нас завтра товарищеская игра с саранским «Динамо». Постоишь за нас?

У Толика перехватило дыхание. Он не раз и именно вот так представлял себе подобный разговор.

—      А Антон?

—      Руку на работе повредил. Месяца два играть не сможет. А Ванюшку в командировку в Куйбышев на курсы повышения отправили. Так постоишь?

Толик молча кивнул.

—      Ну и добро. Играем в четыре, собираемся в половине четвертого. Хорошо, что игра товарищеская, медкомиссию тебе добавочно не надо проходить. Возьми у дяди Васи новые перчатки, да и вообще всю форму.

—      У меня и эта хорошая, в ней отстою.

—      Ничего, ничего, возьми, не помешает. Гетры смени, они у нас другого цвета, — он поднялся со скамейки и похлопал Толика по плечу. — Ну, до завтра!

Домой Толик летел как на крыльях. Еще на лестнице услышал стук швейной машинки — мать что-то шила. Когда вошел в комнату, она подняла голову и взглянула на него. Толик увидел ее тоскующие глаза с еще невысохшими слезами, ее серое, осунувшееся лицо, и радость его померкла.

—      Ты что шьешь, ма? — спросил он, вешая спортивную сумку на вешалку.

—      Да вот лежал у меня давно кусок материала, платье хочу из него сшить. А то и на работу не в чем идти.

Толик подумал, что и действительно не в чем, ведь отец порезал всю ее одежду, осталось только то, что было на ней, когда они выскочили из комнаты. Хорошо еще, что успела захватить с вешалки пальто. Как же он забыл о ней? Испытывая глубокое чувство раскаяния и любви, он подошел и поцеловал ее в склоненную голову. Ответом был благодарный взгляд.

—      Кушать хочешь? Сейчас подам.

—      Не беспокойся, ма, я сам все найду.

Толик прошел на кухню. На плите, закутанные в старое одеяло, чтобы не остыли, стояли кастрюли с обедом. Он быстро расправился и с супом, и все с теми же макаронами по-флотски, только разогретыми. После тренировки обычно на отсутствие аппетита он не жаловался. Залив тарелку горячей водой, чтобы легче потом было мыть, снова вышел ,к матери.

—      Ма-а, меня пригласили завтра за взрослых играть, — похвастался он.

—      Поздравляю. Только ты ведь знаешь, как я к этому отношусь. Игра ради игры — это я понимаю и принимаю. А все эти матчевые встречи, соревнования — ведь они не для удовольствия и не для здоровья, а во вред ему.

—      Знаю, знаю, сейчас скажешь: травмы умышленные и неумышленные, несчастные случаи...

—      Конечно. И ты это знаешь не хуже меня.

—      И это говорит врач, представитель медицины! Мама, ты отсталый человек. Ведь у вас, медиков, используется лечебная физкультура. Лечебная!

—      Стоп, сын, не передергивай! За физкультуру голосую обеими руками. За утреннюю зарядку, за лыжные прогулки, за плавание, даже за футбол в свое удовольствие. Но не за спорт!

—      А какая разница?

—      Большая. Вот ты читал книгу Мироновой «Вместо выбывшего из игры». Я ее тоже прочитала. И ужаснулась. Какую же физическую нагрузку нужно испытать, скажем, прыгнув в высоту, чтобы произошел разрыв связок. Или пишет она о футболисте. Делают ему одну за другой сложнейшие операции, чтобы он снова вышел на поле и в очередной игре получил новую травму. Во имя чего? Кому это нужно?

—      Эх, ма, не понимаешь ты радости, когда забьешь гол или, наоборот, возьмешь трудный мяч...

—      Почему же не понимаю? Я прекрасно могу себе представить всю радость победы. Весь вопрос в том, оправдывает ли она те травмы, за счет которых была достигнута. Вот там же я читала. Тройной прыгун, так, кажется? Есть такие?

—      Прыгун тройным. Это прыжок такой.

—      Ну, все равно. Так вот такой прыгун, готовясь побить мировой рекорд, на тренировке неудачно приземлился и сломал себе ногу.

Толик пожал плечами.

—      Бывает. Ну и что? Не повезло парню. Но ведь порою люди даже на улице, поскользнувшись, ноги ломают.

—      Это совсем другое дело. Во время прыжка — это я где- то читала — нагрузка на ногу несколько сот килограммов. Но даже и не в этом дело. Предположим, что он установил бы мировой рекорд. И что это дало бы человеческому обществу?

—      Как что? Опрокинут еще один предел человеческих возможностей. Это было бы торжество силы и воли...

—      Погоди. Какой сейчас рекорд в этом виде прыжков?

—      Семнадцать метров с чем-то.

—      Вот видишь, даже ты не знаешь. А кто знает? Единицы, фанатики. И что бы изменилось в мире, если бы рекорд стал семнадцать метров с чем-то плюс еще один сантиметр? Подвинул бы этот рекорд человечество вперед по пути прогресса ну пусть бы даже не на сантиметр, а на миллионную его долю?

—      Ну-у... заставил бы других совершенствоваться, усиленнее заниматься...

—      Кого? Назови мне хотя бы одного человека в нашем городе, кого бы этот рекорд заставил, как ты говоришь, совершенствоваться. И зачем? Чтобы прибавить к рекорду еще один никому не нужный сантиметр?

—      Ты, ма-а, сегодня сердитая, с тобою трудно спорить.