Вижу зелёный!

Кончилась лента в магнитофоне, Сергей поставил другую. Теперь комната наполнилась ревущими голосами и дикими звуками оркестра, состоящего, казалось, из десяти ударников и одного гитариста. Толику такая музыка не нравилась, но он об этом не говорил, чтобы не показаться отсталым. Да к тому же он не считал себя вправе судить: в музыке он не очень разбирался. А раз другим да еще многим нравится, значит, в ней что-то есть.

Сергей, успевший опрокинуть и Толин стакан, пытался подпевать, постукивал в такт музыке по столу и дрыгал ногой.

—      Сделай потише, — попросил Толик. — А то сплошной треск в ушах. Соседи, поди-ка, с ума сходят.

—      Им не привыкать, — махнул рукой Сергей, но все-таки повернул регулятор громкости. Выпитая водка понемногу начала разбирать его, он пьянел прямо на глазах.

—      Зря ты уходишь из школы, — разглагольствовал он, стараясь перекричать музыку. — Единственный настоящий парень в классе... Да что в классе! Во всей школе! И вот на тебе — уходит! Говорят, из-за отца... А что отец? У меня вон мать ничем не лучше, а я же не ухожу. Подумаешь, выпил! Подумаешь, поскандалил! Эка беда! С кем не бывает!

—      Тебе не пришлось такое испытать! — с досадой ответил Толик. — Не знаешь, вот и говоришь.

—      Это ты не знаешь! — резко возразил ему Сергей. Он взял сигарету из лежащей на столе пачки, прикурил, затянулся несколько раз, ткнул в пепельницу, нервно прошелся по комнате и уселся на кровать.

—      Вот сейчас говорят: Ивашин — лентяй, двоечник. А почему я такой стал? Помнишь, как я до шестого класса учился? Одни четверки и пятерки в табеле! А теперь? Думаешь, из-за чего? Только из-за нее. И пью вот из-за нее! И еще буду!

Толик сразу не понял, что он говорит о своей матери, а Сергей торопился, видимо, ему уже надоело копить все у себя в душе, и он хотел поделиться своим горем хоть с кем-нибудь.

—      Стала хахалей себе водить! Недавно привела одного, мордоворот — во! А я же не маленький, я все вижу и понимаю. Вышел к ним, хотел шугнуть, а они оба — на меня! — Он скрипнул зубами и уткнулся лбом в подушку. — Я и Димку из-за этого к себе в кабинет взял.

—      И давно она так... выпивает?

—      Началось года два назад. Сперва все веселая приходила, чего-нибудь вкусненького всегда принесет. В конторе ОРСа, говорит, была. То на пенсию кого провожали, то день рождения отмечали, то премия, то праздник какой. А потом и так чуть не каждый день зарядила и домой стала приносить. Придут с одной тут, она напротив живет, тоже в магазине работает, мужиков пригласят, напьются и уйдут. А тут целую ночь без нее не спишь — мало ли что может случиться.

Толик, потрясенный, слушал эту исповедь. Вот уж действительно, за своим горем чужого не видишь. Ему, Толику, тяжело, а Сергею в сто раз тяжелее.

—      Зачем же ты пьешь? — не укоризненно, а скорее сожалеючи спросил он.

—      Затем и пью, чтобы забыться. Сначала допивал, что у них в бутылках оставалось, а потом уже привык.

Лента в магнитофоне снова кончилась и шуршала вхолостую. Сергей оторвал голову от подушки, встал, подошел к столу, стал менять ленту и, не глядя на Толика, сказал:

—      Только это между нами.

—      Обижаешь, — откликнулся Толик. — Мог бы и не предупреждать. Как в могиле.

Оставаться дольше у Сергея ему было теперь в тягость. Говорить о чем-то другом после такой исповеди было как-то несерьезно, а возвращаться к сказанному ни к чему.

—      Я, пожалуй, потопаю, — проговорил он.

—      Сиди еще, — не особо настойчиво попытался задержать его Сергей.

—      Да нет, пойду. До тренировки надо еще домой сходить, подзаправиться, переодеться.

—      Ну ладно.

Сергей склонился над магнитофоном, заправляя конец ленты.

— До завтра! — хлопнул его по плечу Толик и пошел к выходу. У двери его догнал все тот же хриплый голос:

Я не люблю... любое время года...

В которое... болею... или... пью!

На лестничной площадке Толик сокрушенно покачал головой. Вот уж поистине этого он не ожидал. Теперь понятно поведение Сергея. Нет, все-таки все люди, наверное, эгоисты. С любой своей маленькой царапиной носятся чуть ли не как с общечеловеческой бедой. А вот если у другого болит — или не видят, или не верят. Вот и про Сергея так же. Ивашин такой, Ивашин сякой. И ведь никто не помнит, что до шестого класса он, и вправду, в «хорошистах» ходил. Ну Толик-то, положим, всегда знал, что Серега неглупый парень. Вот только пьет зря. И Толик почувствовал некоторую гордость. А вот он молодец! Есть, значит, у него сила воли! Не тряпка он! Обещал матери, что не будет пить, и не стал. Правда, пришлось соврать, что тренер запретил. Но это не важно, а важен сам факт: не поддался на уговоры, устоял. Надо будет и Серегу уговорить бросить.

Насвистывая негромко запомнившийся мотив услышанной у Сергея песни, Толик вышел во двор. Мальчишеская война все еще продолжалась. Один из воюющих лежал на полу будки телефона-автомата, стоявшего возле подъезда, и вел огонь в узкую щель двери:

—      Та-та-та-та-та-та-та...

Просто удивительно, как ему хватало воздуха в груди для такой длинной очереди.