Вижу зелёный!

Рабочий отложил напильник, одним поворотом рукоятки разжал тиски, вынул деталь, взглянул на нее, словно прицелился, положил ее в кучку других таких же, лежавших на верстаке, и только потом повернулся к пришедшим. Толик увидел пожилого, а по его понятиям и вовсе старого, лет пятидесяти, человека, с суховатым, острым лицом. Он взглянул на Толика, словно уколол его взглядом из-под нависших густых черных с проблесками седины бровей.

—      Значит, все-таки дали, Вера Васильевна? — хмуро проговорил он.

—      Так ведь ненадолго, на три месяца всего, — виновато ответила женщина.

—      Вот то-то и оно, что на три месяца. Раньше, бывало, за три месяца к верстаку подпускали только пыль убирать да опилки сметать, а теперь, видишь ли, изволь за три месяца специальности научить.

—      Другие времена — другие темпы, — улыбнулась Вера Васильевна. — Так я оставляю его? Всего доброго.

Она ушла. Мастер внимательно посмотрел на Толика. Он даже не смотрел, а рассматривал его, словно заготовку для детали, примерялся, что спилить, а что просто подшлифовать. Толику казалось, что мастер недоволен им, и он переминался с ноги на ногу, как бывало в классе у доски, когда он плохо знал заданный урок.

—      Ну давай знакомиться, парень, — проговорил наконец мастер и протянул Толику сухую, но твердую руку. — Меня, как ты слышал, Иваном Алексеевичем зовут. А тебя?

—      Толик.

—      Толик? — Брови мастера удивленно взлетели вверх, и сразу оказалось, что глаза у него совсем не сердитые, а веселые и даже лукавые. — Нет, парень, это имя еще для школьника туда-сюда, может, и подходит, а для рабочего несерьезно звучит. Никакой в нем уважительности нет. Анатолий — это другое дело. А по батюшке?

—      Николаевич.

—      Вот, значит, так: Анатолий Николаевич Коваленков. А то — «Толик!»

«Ишь ты, — подумал Толик. — Я же свою фамилию ему не называл. Значит, он и так ее знал. И имя, наверное, тоже. Зачем же тогда спрашивал?» А Иван Алексеевич тем временем подвел его к шкафчикам, стоявшим у противоположной стены.

—      Вот этот шкаф будет твой. Спецовку в нем будешь хранить. И одежду, конечно. А теперь пойдем.

—      Куда? — недоуменно спросил Толик.

Мастер, не отвечая, повернулся и вышел из цеха. Анатолий поспешил за ним. Они прошли мимо канав, над которыми тяжело застыли электровозы, предназначенные для ремонта, и вышли из депо через большие подъемные ворота на пристанционные пути. Прямо перед депо стоял а сцепка из трех электровозов. На соседнем пути отстаивался состав пригородного поезда «Рузаевка Алатырь», а у самой станции на первом пути готовился к отправлению «Южный Урал» — весь из красных вагонов.

—      Как думаешь, — неожиданно кивнул на поезд Иван Алексеевич, — сколько в нем человек едет?

Толик в уме произвел несложный подсчет: в составе шестнадцать вагонов, в среднем — по сорок человек в каждом.

—      Человек шестьсот — семьсот.

—      Ладно, пусть так. А сколько, по-твоему, сейчас таких поездов на всех дорогах по стране?

На такой вопрос Толик не мог ответить даже приблизительно и решил схитрить:

—      Много.

—      Много, — совершенно серьезно согласился с ним Иван Алексеевич. — Да-а, многие тысячи людей сейчас в поездах едут. А возможность эту мы, слесаря, им дали. Так что гордись, Анатолий, какую ты профессию выбираешь.

Не хотелось Толику в первый же день спорить с мастером, но он все же не удержался и возразил:

—      Но ведь не только слесаря. И машинисты, и проводники, и другие...

—      Ну нет, ты машиниста со слесарем не равняй! — перебил его Иван Алексеевич.

—      Это почему же? — несколько насмешливо спросил Толик, но Иван Алексеевич, видимо, не заметил насмешки.

— А потому, — горячо проговорил он, — что слесарь — основа всех основ. Все остальные профессии от нашей пошли, вот так-то.

—      Так уж и все?

—      А как же! — снова не заметил или не захотел заметить иронии мастер. — Возьми хоть токаря. Хорошая профессия, не спорю, а тоже от нас, от слесарей, пошла. Не было бы нас, и их бы не было. С молотка да с напильника все профессии начинаются.

—      А может, с металлургов? Не выплавят они металл, и молотка не будет.

—      Э-э, нет, милок, — обрадованно возразил мастер. — И металлург от слесаря пошел. Без нашего инструмента и ему сталь не выплавить. Вот скажи-ка, — глаза мастера хитро блеснули, — ты историю в школе учил?

—      Ну.

—      А ты не нукай, отвечай.

—      Учил, — поправился Толик.

—      Вот и скажи: когда человек стал человеком? Что причиной было? Как наука об этом говорит?

—      Труд создал человека.

—      Именно! — торжественно воздел мастер вверх указательный палец. — Человек стал человеком, когда создал орудия труда! А кто сейчас создает орудия труда? А? Мы, слесаря! Вот и выходит, что слесарь — первейший человек на земле!

Старый мастер потер руки, довольный тем, что сумел доказать свое. Толику спор казался несколько смешным, но такая твердая убежденность звучала в голосе мастера, что это не могло не вызвать уважения.