Вижу зелёный!

Толик молча сел между ними. Они переглянулись, потом Олег положил руку ему на плечо.

—      Ладно, не переживай. Подумаешь, на игру не поставили! В следующий раз сыграешь.

—      Я сам отказался, — нехотя ответил Толик. — Не в этом дело.

—      А в чем же?

Толик оглянулся, не слышит ли кто их, но все вроде следили за игрой. И он тихо сказал:

—      Сергея арестовали.

Олег испуганно охнул и тоже оглянулся. Потом нагнулся к самому уху Толика и прошептал:

—      За ту «пушку»?

Толик покачал головой:

—      Нет.

—      А за что же?

—      За кражу.

Олег сочувственно причмокнул и больше ни о чем не спросил. А Толик подумал, что за каких-то четыре месяца он потерял троих людей: отца, Заводного и вот Сергея. И хоть разные у них беды, а причина одна: водка!

Занятый своими мрачными мыслями, Толик машинально следил за тем, что делается на поле. Но постепенно игра захватила его. Впервые в этом сезоне он наблюдал за игрой своей команды с трибуны. Когда стоял в воротах, не видел ни быстрых прорывов своих нападающих к воротам противника, ни тонких нитей разыгрываемых ими комбинаций. Ему тогда казалось, что мяч слишком долго гостит на их половине поля и слишком часто нападающие противника приближаются к его воротам. Но теперь со стороны он увидел, что это не совсем так. Увидел и хитроумные пасы полузащитников, и яростные атаки нападающих, и их мощные удары по воротам, и даже надежную игру защитников, чего раньше совсем не замечал.

Нет, положительно, игра ему нравилась. Она захватила его, как книга с острым, увлекательным сюжетом. И когда кто-то тронул его сзади за плечо, он досадливо отмахнулся.

—      Здравствуй, Анатолий, — услышал он знакомый девичий голос, и, как всегда, когда он слышал его, теплая волна охватила его.

—      Мила! Здравствуй.

Олег галантно поднялся, освобождая ей место.

—      Садитесь.

Но она качнула головой.

—      Мне надо с тобой поговорить, — сказала она, глядя в глаза Толику.

Он с готовностью поднялся. Позавчера они повздорили с Милой, и теперь он решил, что Мила пришла «выяснять отношения» и мириться.

Размолвка эта была не первая, они, бывало, ссорились и раньше. И чаще всего причина была одна. Толика удивляло, что у Милы обо всем, особенно в литературе и искусстве, были крайние суждения: она или взахлеб расхваливала то, что ей нравилось, или чуть ли не с пеной у рта начисто отрицала то, что ей было не по душе. Толик чаще всего посмеивался над ее крайностями, считая, что этот максимализм — признак молодости и со временем пройдет. Мила обижалась на него, но обычно ненадолго.

А позавчера Толик похвалил понравившиеся ему стихи одного поэта. Незадолго до этого против него в газетах была развернута целая кампания. Поэта на все лады ругали за то, что, будучи за границей, он, по мнению обрушившихся на него критиков, вел себя недостойно: давал интервью представителям «желтой» прессы, во время выступлений горячо ратовал за действительную свободу слова и печати и за отмену цензуры, расхваливал произведения писателей, сбежавших за рубеж, и опубликованные там.

Толик не во всем был согласен с ним, тем более, что этих произведений он не читал. Возмутило его и интервью поэта с «битым» фашистским генералом — Толик не мог понять, как можно разговаривать с тем, кто был явным врагом, пусть и прошлым, но, несомненно, сохранившим свои взгляды и убеждения.

Но стихи поэта ему нравились, и он прочитал одно из них, особо запомнившееся, Миле.

Та так и взвилась!

—      Да как ты можешь хвалить его стихи?

—      А почему бы и нет, если они мне нравятся?

—      Ты читал, как он вел себя за границей?

—      Читал. Но ведь мы говорим не о его поведении, а о его произведениях.

— Одно от другого неотделимо! — отрезала Мила.

— Ну, знаешь... — пожал плечами Толик.

— Знаю! — перебила она. — Не может быть у него хороших стихов! Стихи пишутся из души, а какая же душа у человека, который наплевал на наши честь и достоинство!

— Ну, пошли лозунги и цитаты из газетной статьи, — буркнул Толик.

— А ты с этим не согласен?

— У меня свои взгляды на подобные вещи.

— Тогда ты такой же, как он... душевный эмигрант! — выпалила она.

Толика это задело за живое, но он решил свести все к шутке:

— Не только душевный. У меня уже и чемоданы уложены. Только вот пока не решил, куда бежать, в Израиль или в Америку. Ты не посоветуешь?

Но Мила его шутки не приняла.

— Твоя беспринципность... Твоя беспринципность, — она явно подбирала слово, чтобы больнее уколоть его.

— Ну что моя беспринципность?

— Твоя беспринципность вызвана только твоей бесхарактерностью, — нашла наконец Мила определение.

Толик рассердился. Он считал, что обладает сильным характером, и упрек в бесхарактерности вывел его из себя.

— А твоя принципиальность, — резко ответил он, — граничит с примитивностью.

— Ты все сказал? — ледяным тоном спросила Мила.

— Могу еще добавить, что однобокость твоих взглядов и суждений напоминает шоры, которые надевают на пугливых лошадей, чтобы они не шарахались в стороны.

Мила оскорбленно вскинула голову.