Тем не менее проблема беженцев, вместо того чтобы исчезнуть, стала еще серьезнее. Международный экономический спад, усилившийся после 1929 г., сделал еще более тяжелым для беженцев поиск работы и полностью исчерпал благотворительные фонды. Членство Советов в Лиге с 1934 г. привело к постоянным попыткам советских делегатов саботировать подобную деятельность, чтобы она не коснулась белоэмигрантов. С началом гражданской войны в Испании в 1936 г. беженцы как со стороны бойцов, так и со стороны торжествующего режима Франко стали самой большой единой группой в Европе периода между двумя войнами. Кроме того, большое количество евреев и левых были либо принудительно высланы из рейха, либо предпочитали бежать, пока имелась такая возможность. Лига создала пост верховного комиссара по делам беженцев из Германии, но затем отказалась давать ему соответствующую поддержку, а межправительственные переговоры о балансе «упорядоченной эмиграции» и «принимающей способности» государств, куда отправлялись беженцы, зашли в тупик. Что еще хуже, прочие восточноевропейские государства увидели в рейхе альтернативный Женеве политический полюс и модель для подражания. Задолго до того как нацистский новый порядок стал реальностью, схемы принудительного массового переселения и широкомасштабных депортаций уже витали в воздухе. Проблемы с беженцами в Европе только начинались.
Переоценка достижений международного сообщества наблюдалась и в другой области, тесно связанной с предыдущей, – в области прав этнических меньшинств. Эта проблема поднималась в Париже, где еврейские группы лобби настаивали на том, чтобы великие державы вменили новым государствам Восточной Европы в обязанность дать меньшинствам определенные права. Конечно, чтобы претендовать на успех, подобная политика требовала международного полицейского надзора в какой-либо форме. К февралю 1919 г. британские дипломаты набросали проект закона о правах меньшинств. Эксперт Министерства иностранных дел Джеймс Хидлэм-Морли, заседавший в так называемом Комитете по новым государствам, запросил у руководства разъяснений о том, что подразумевалось под «культурными, лингвистическими и политическими правами» меньшинств: «Я предполагаю, что это означает включение в договоры определенных пунктов, после принятия которых новые государства будут признаны, а если суть этих пунктов не будет соблюдаться, у пострадавших будет право обратиться в Лигу Наций, являющуюся гарантом договора. Не будет ли правильным попросить юридическую секцию написать проекты таких пунктов, чтобы мы точнее представляли себе, под чем подписываемся?»[187]
Поскольку вышеупомянутые права вели к тому, что новая международная организация сможет контролировать действия суверенных государств в сферах, традиционно считавшихся их внутренней юрисдикцией, идея об их соблюдении обещала стать крайне непопулярной. Привыкшие к определенной схеме приложения международного права, великие державы, из стратегических соображений стремившиеся возложить новые юридические обязательства на Восточную Европу, настаивали на том, чтобы на них подобные обязательства не распространялись. Фактически, несмотря на протесты, со временем только усиливавшиеся, что никакие права меньшинств не будут соблюдаться, пока не станут всеобщими, не было никаких шансов, что Британия или Франция согласятся подчиниться общим правилам. Здесь, как и в других областях, Лига проявляла поразительное цивилизационное высокомерие либерализма XIX в., принимая иерархическую схему устройства мира как должное. Для британских, американских и французских делегатов было очевидно, что зрелость их политических институтов и мудрость их политических элит устраняла всякую нужду в подобных мерах. Так же очевидно, по их мнению, было и то, что новым государствам Центральной и Восточной Европы недоставало этой зрелости, чтобы объединить свои разобщенные народы без определенного наблюдения и помощи извне. Когда из Польши начали поступать тревожные новости о насилии над евреями, инициированном польскими националистами весной 1919 г., они только укрепились в своих убеждениях.
Хидлэм-Морли считал, что у данных юридических инноваций имелось по меньшей мере два потенциально подрывных аспекта. Первый был самым существенным: права для кого и какие именно? В Чехословакии, например, отмечал он, следовало различать германцев из западной Богемии, которые жили там «всегда», от чехов, которые переехали, скажем, в Вену, относительно недавно. («Безусловно, когда люди одной национальности по личным причинам предпочитают переселиться в иностранный город, они не могут претендовать на какое-либо исключительное отношение».) Поэтому отнюдь не все этнические меньшинства в равной мере заслуживали наделения определенными культурными и национальными правами – например, правом использовать родной язык в общественной сфере, а не только дома, обеспечивать его преподавание в школах и использование в прессе и, если идти дальше, сохранять набор собственных культурных традиций.