Историческое мышление всемирного охвата у Тойнби вызывало беспокойство в Уайтхолле. Придя к заключению, что ни Европа, ни империя не могут гарантировать Британии статус крупнейшей державы, Министерство иностранных дел настаивало на укреплении партнерства с США. «Будущее мира зависит от тесного англо-американского сотрудничества», – заметил один из его представителей в 1940 г. С английской стороны такая убежденность была практически единогласной; однако оставалось неясным, насколько одобрит эту идею американская общественность. Новый посол в Вашингтоне виконт Галифакс предупреждал, что, хотя это кажется очевидным в Лондоне, «для американцев это новая и неожиданная доктрина». Зная об их враждебной настроенности в отношении постоянных союзов, Уайтхолл действовал осторожно. Однако оказалось, что у администрации Рузвельта были свои причины сотрудничать с британцами. После того как СССР вступил в войну, ее члены забеспокоились о том, что Сталин и Черчилль могут подписать секретные соглашения наподобие тех, что были заключены в попытке прекратить Первую мировую войну. Чтобы это предупредить, Рузвельт пригласил Черчилля на секретную встречу в Пласентия-Бэй в августе 1941 г.[235]
Британцам на этой встрече представили проект общих принципов, легших в основу так называемой Атлантической хартии. Черчилль ворчал, однако и он понимал, что без поддержки Америки Британия не сохранит лидирующих позиций в Европе: Вермахт был слишком силен. Таким образом, от укрепления англо-американских связей действительно зависело «будущее всего мира». В преамбуле к совместной декларации говорилось об «опасности для мировой цивилизации», которую представляли захватнические стремления нацистов. Однако это был деликатный момент, поскольку США еще не вступили в войну, и Рузвельт сильно опасался любых обязательств, распространяющихся на мирное время. Британская сторона настаивала на заявлении о перспективе создания «эффективной международной организации» после войны, однако Рузвельт постарался этого избежать. Стремясь не повторить судьбу Вильсона, он предпочел отложить вопрос о новой Лиге Наций до тех пор, пока США и Британия не возьмут на несколько лет контроль над положением дел и не разоружат своих противников. По возвращении в Лондон Черчилль сообщил кабинету, что Атлантическая хартия содержит «четкое и ясное положение о том, что после войны США присоединятся к нам в управлении миром до установления лучшего порядка»[236]
.Таким образом, с организационной точки зрения ничего конкретного достигнуто не было, а Черчилль избегал критиковать Лигу «до тех пор, пока мы не сможем выдвинуть какие-либо позитивные предложения вместо нее». Он был уверен только в одном: ни одно соглашение не даст результата, если не будет основано на тесном сотрудничестве стран военной Большой тройки. Для него это означало возврат к принципам дипломатии Концерта, установленным Каслри, Александром и Меттернихом в 1815 г.: конечно, всеобщее содружество наций это хорошо, однако стабильность Европы зависит от эффективного контроля великих держав[237]
. Эта концепция была Черчиллю очень близка. Как он говорил Сталину в январе 1944 г., тройка великих держав являлась «гарантом мира во всем мире. Если она потерпит поражение, скорее всего, за ним последует столетие хаоса. Если же она выстоит, то вытянет за собой и остальные страны». Вот почему он уделял столько внимания англо-советским отношениям и весной 1942 г. без проволочек подписал договор о взаимопомощи, распространявшийся не только на военное время, но и на 20 лет после окончания войны, а также открыто обсуждал с русскими сферы влияния в Восточной Европе, несмотря на неодобрение американцев и гнев изгнанных из своих стран восточноевропейских государственных деятелей[238].