Властитель мой и господин

В послеполуночном кафе полупустом
На утлых столиках едва мерцали свечи
Когда явилась ты дверь распахнув рывком
Навстречу роковой и неизбежной встрече

По стенам факелы маячили в огне

И в куртке бежевой, в сережках самых стильных
В полупустом кафе в ту ночь предстала мне
Ты парижанкою в сапожках семимильных

Взглянула на меня насмешливо в упор

Небрежно чмокнула, сказала: que calor![20]И твой рукав затлел свечой воспламененный

Случилось то чему случиться суждено

Так предсказала ты но помнится одно:
На ткани бежевой багрянец воспаленный.

Ну наконец!

Что наконец?

Сонет, ответил я. Добрый старый сонет без всяких выкрутасов.

Сонет можно сравнить с супружеской любовью, в обоих случаях достоинства проистекают из обязательных ограничений. В сонете это определенное количество стихов, деление их на два катрена и два терцета, одинаковое количество слогов в стихах, чередование мужских и женских рифм и т. д. В супружеской любви – тягостная необходимость постоянно быть рядом, неизбежная рутина со всеми вытекающими, непрошеное засилье банальности и т. д. Прекрасное, даже возвышенное рождается вопреки всему этому, и наоборот: прелесть, впрочем, легкодоступная верлибра и адюльтера связана с тем, что все ограничения отринуты и возникает упоительное чувство полной, абсолютной свободы, от которой кружится голова; вопрос таков: чего стоит свобода, лишенная стесняющих ее правил? У вас есть три часа на развитие темы.

Но следователь даже не улыбнулся – видимо, в школе не силен был в сочинениях.

А вы заметили, подал голос секретарь, что тут почти нет знаков препинания?

Конечно, сказал я. Так же как в написанном восьмисложником стихотворении, которое начинается “Нам только ночь была приютом”, образ, к слову сказать, заимствован у Арагона, ну да ладно. Это он хочет идти в ногу со временем, да и действительно идет, хотя и с опозданием на век: Аполлинер в “Алкоголях” еще в 1912 году обходился без запятых.

Зачем? – полюбопытствовал секретарь.

Что зачем?

Обходиться без запятых?

Ну а зачем их ставить-то, Вюибер? – Следователя прорвало. – Ритм и деление на строки прекрасно заменяют знаки препинания. Так говорил Аполлинер. – Он встал, подошел к окну. – Послушайте, Вюибер, – и давай шпарить “Мост Мирабо”.

Наизусть.

С начала до конца.

С закрытыми глазами.

И со слезами на глазах.

А потом он спросил, любим ли мы Аполлинера. Он – да. Любит – мало сказать. Он помолчал и прибавил: а знаете, когда он умер?

И рассказал, как 9 ноября 1918 года по улицам Парижа ходили толпы с криками “Смерть Гильому! Смерть Гильому!” (так французы на свой лад звали кайзера Вильгельма II), а Аполлинер в своей квартирке на бульваре Сен-Жермен, слыша их и не зная, кому выносит приговор народ: отрекшемуся кайзеру или ему, предпочел второй вариант и выполнил волю народа – позволил испанскому гриппу прикончить себя. Забавно, правда?

Ну-с, следователь хлопнул в ладоши. Продолжим. Вернемся к этому сонету. Что вы еще о нем знаете? Говорите. Скажите мне все.

Я бы и рад сказать все, но в этих стихах не было ничего такого: никаких иносказаний, ничего загадочного, никакого скрытого смысла, который я мог бы раскрыть, поэтому стал рассуждать не о сути, а о форме. Продолжил свой анализ сонета Васко. Что в нем явно новаторское, так это “в упор – calor” в первом терцете, рифма из слов двух разных языков. Заметьте, сказал я, это можно поставить автору как в плюс, так и в минус – истолковать как формальный изыск и неоспоримую оригинальность поэта-полиглота или, наоборот, как признак скудного словарного запаса и поиски недостающей рифмы в иностранном языке.

Ваш друг говорит по-испански? – спросил следователь.

Claro[21], ответил я.

А Тина?

Тина может сказать только Tequila. Ну и еще hijo de puta[22], прибавил я, она вообще ругалась главным образом на иностранных языках. Hijo de puta, motherfucker, vaffanculo, а самое ее любимое: holy motherfucking shit. Уж я-то ее знаю, и можете поверить, когда у нее загорелся от пламени свечи рукав, она точно сказала не que calor, а скорее всего: о, holy motherfucking shit, я, кажется, горю! – но этого Васко в стихи не вставил.