Властитель мой и господин

Любовь моя, поверь, придет тот день печальный,
Когда моя любовь, нелепа и смешна,
Достойная хвалы и песни погребальной,
Уйдет – и пустота разделит нас одна.

И мы, познавшие огонь первоначальный

И неуемные, как бурных ласк волна,
Тоскуя, избежим любви многострадальной,
Которая была нам до смерти нужна.

Тебя не возбудит звук имени опальный,

И я пойму: меж нас воздвигнута стена,
И стану звать тебя, несчастный и нахальный,
И вздрогну, и вздохну от тягостного сна.

Что делать, милый друг, ведь страсти след скандальный

Рассеется, когда страсть выпита до дна,
Любовь есть палимпсест бесценный, уникальный,
Но соскреби любовь – и запись не видна.

13

Может случиться, что я убью человека.

Так сказал однажды утром Васко нашему другу адвокату мэтру Малону: может случиться, что я убью человека, – и спросил, что ему будет, если именно так и случится.

Васко в то утро встал очень рано, а в телефон заглянул, только когда сел завтракать. Оказывается, среди ночи он получил письмо без темы; читать его и даже открывать не было смысла, он сразу понял, в чем дело, едва взглянув на адрес, который заканчивался на gouv.fr.[29]

Я не сразу узнал, что произошло. У Тины в последнее время был какой-то отсутствующий, озабоченный вид, она казалась то веселой, то печальной, настроение ее менялось каждый день, а иногда каждый час, она могла в один миг перейти от глубокой подавленности к бурному возбуждению; Эдгар заметил, что она стала какая-то взвинченная, нервная, чего-то недоговаривает, словом, какая-то странная, – ты какая-то странная, все повторял он и постоянно спрашивал, в чем дело, что ее тревожит, но Тина всякий раз отмахивалась. Сначала он списал это на предсвадебные хлопоты, ведь надо было столько всего предусмотреть и уладить, обо всем со всеми договориться: с чертовым ресторатором, упрямо не желавшим учитывать пищевые ограничения приглашенных, среди которых есть вегетарианцы, веганы и полно идиотов, выдумавших себе аллергию на глютен; с диджеем, непременно желавшим запустить в конце вечера Мишеля Сарду; а еще выбрать платье, разослать приглашения, – все это ее изводило, но это нормально, так и должно быть, свадьба есть свадьба. Кроме того, она страшно много работала – готовилась к первым в своей жизни киносъемкам – ей дали роль в фильме про Эвариста Галуа – и приступила к репетициям одной пьесы, которую должны были показать в Авиньоне на альтернативном OFF-фестивале вскоре после свадьбы.

Тогда, чтобы как-то развеять ее, Эдгар подарил ей абонемент в фитнес-клуб. Там были бассейн, сауна, хаммам и, главное, групповые занятия. Тина воспользовалась этим, чтобы еще чаще устраивать тайные свидания: два раза в неделю, по вечерам, она под предлогом сеансов йоги встречалась с Васко. Происходило это всегда в одной и той же гостинице, в одном и том же номере, но каждый раз по-новому: в номере “Верлен” гостиницы “Артюр Рембо” они лихорадочно раздевали, обнимали, ласкали друг друга и доводили ласки до конца, а потом долго лежали молча, упиваясь удовольствием молчать вдвоем, этим немым единением, которое и есть подлинный язык сердца, и с энтомологическим рвением взаимно исследуя каждый сантиметр любимого тела; но стрелки часов неумолимо двигались, Тина одевалась, горячо целовала Васко, с трудом заставляла себя оторваться от его губ и возвращалась домой с йоги. Через месяц Эдгар заметил, что у нее прибавилось гибкости и стройности.

Однажды вечером, когда Тина, по обыкновению, на целый час заперлась в ванной – она не принимала душ в гостинице, чтобы как можно дольше сохранить запах Васко, его кожи, пота, спермы, оттиск нашей любви, говорила она, любовь моя, я хочу сохранить оттиск нашей любви, – Эдгар увидел на полу около кровати ее приоткрытую спортивную сумку, все вещи были аккуратно сложены, футболка и легинсы совершенно сухие, чистые, не потные и, судя по запаху, свежевыстиранные. За ужином он спросил, каким видом йоги она занимается. Медитативной, направленной больше на дух, чем на тело, и состоящей из замираний в разных позах и техники дыхания, или же динамической с почти балетными фигурами и мышечным напряжением. И Тина выдала себя: аштанга-йогой, выхожу из зала взмыленная.