Влюбленный бес. История первого русского плагиата

Пожар тот наделал много шуму в Васильевской части, уж слишком нечаянно загорелся домик вдовы, да и все обстоятельства оного были так странны, так неясны, что полиция нашла нужным о причинах огня учинить самое подробное разбирательство. Меньше всего подозрение могло пасть на старуху кухарку, а еще менее на Веру и уж тем более на покойницу, в итоге поджигателем оказался Варфоломей. Описали подробно его приметы. Искали его явным и тайным образом не только во всех кварталах, но и во всем Петербургском уезде, но всё было попусту, словно тот провалился под землю. Провалился в тартарары и дом графини Настасьи, адрес которой пропал, и где полиция надеялась отыскать поджигателя, после чего следствие решило, что злоумышленники были видимо заодно и оба бежали из Петербурга. И это было тем более удивительно, что зимою на море нет судоходства, и следственно ни у Варфоломея, ни у пособницы Варфоломея графини Настасьи не было ни малейшей возможности без подорожной отплыть на иностранном корабле в чужие края.

Вот такую историю узнал наш Павел дорогою пока скакал на Васильевский, где нашел свою бедную Веру еле живой, в доме отца Ионы. Гостеприимное семейство священника пригласило Павла остаться там до полного выздоровления девушки, что тот и сделал.

Увидев Веру больной, Павел навсегда забыл прелести роковой красавицы, а заодно – и буйное время веселий под руку с проклятым Варфоломеем. Об одном он только молил небо, чтобы Вера исцелилась, и чтобы он мог стать для нее верным супругом, но та, отвечала ему чувством сестры и неизменно отвергала его надежды:

– Ты молод Павлуша, – шептала она, – а я уже отцвела свой век. Чую, скоро примет меня могилка. И там Бог милосердный, может быть пошлет мне прощение и покой.

Эта скорбная мысль ни на час не оставляла ее рассудок.

А еще Веру изводило тайное тление души, что она своей слабостью допустила злодея в дом, где лукавый совершил погибель матери, в сей, а, может быть, и в будущей жизни.

Никакое врачество не могло возвратить ей ни молодости, ни здоровья. Поблекла свежесть ланит, тоска окутала дымкой небесные глаза чистого ангела, и лишь только поэта могло пленить выражение ее томной грусти. Кончилась снежная зима, весна не успела еще украсить луга новой зеленью, когда наш цветок, обещавший пышную красоту, канул без ропота, безвозвратно и глухо в утробе природы, равнодушно приемлющей все мирское, и говорящей всякому подлунному праху, всякому земному прохожему, кто оставил наш свет, одни и те же слова: человек, ты не со своим светом связался.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Когда Вера скончалась, Павел почему-то не плакал и не выказал никакой печали, но вскоре оставил столицу, и в сопровождении верного дядьки Лаврентия поселился в одной из своих дальних вотчин, поближе к Москве. Там во всем околотке он слыл чудаком, и в самом деле показывал все признаки помешательства: никто, ни только соседи, но самые крестьяне и даже многие слуги ни разу в глаза не видели своего барина.

Павел жил затворником в доме, отрастил себе бороду и власы, как священник. Не выходил по три месяца из кабинета, куда ему прямо на письменный стол ставили поднос с едой. Большую часть приказаний барин отдавал письменно, и случалось – положат ему бумагу на подпись он, не читая, подпишет распоряжение странной подписью на чужом языке.

Женщин рядом с собой он видеть не мог, а при внезапном появлении случайного белокурого статного человека с серыми глазами немедля впадал в бешенство.

А один раз, шагая по обыкновению в кабинете из угла в угол, подошел к двери, в то самое время, как Лаврентий отворил ее неожиданно, чтобы доложить какую-то надобность.

– Ты, уморил ее! Ты, а не я! – задрожал Павел, и оттолкнул старичину с такой силой, что тот едва не проломил затылок свой о простенок. Впрочем, через неделю барин опомнился и просил прощения у старого дядьки.

– После этого, – важно вещал Лаврентий слугам в людской, – я всегда прежде постучусь, подожду, а потом уже войду с докладом к его милости.

И люди лишь разводили руками: беда.

Когда сказали ему, что в Россию вступил Наполеон, барин лишь отмахнулся: знаю, без вас. Когда объявили, что французы подходят к старой столице, отрезал: до вотчины не дойдут. А в час пожара Москвы, зримого хорошим заревом на краю ночи, велел вынести стул на балкон и подать ему шампанского.

Вот эта эпитафия и есть последний случай, какой известен нам из его краткой жизни. Павел умер все тем же юношей, далеко не дожив до старости. Повесть его судьбины дошла до меня в Петербурге в изустном рассказе. Я захотел посмотреть места, где когда-то стоял уединенный домик вдовы на Васильевском острове, и однажды летом отыскал печальное сие пепелище, ямину, заросшую крапивою и чертополохом. Все обуглил влюбленный огнь. Не пестрели цветы в палисаде. Не гудели пчелы в шиповнике. Только одни чайки вились кругом над взморьем, да паруса бороздили даль. Вид сей могилы, был так безотраден, что я решил положить эту повесть пером на бумагу.