Внучка

– После того как Свеня вышла из Торгау, я встречал ее пару раз в Берлине. Это было давно. По телефону вы сказали, что ищете ее. Боюсь, что я не смогу вам помочь. Через несколько лет после объединения я попытался установить с ней связь, съездил к ее родителям, оставил им свой адрес и телефон, но она не откликнулась. Я даже не знаю, жива ли она вообще. Она принимала наркотики, вместе со своими дружками терроризировала гомиков и иностранцев, развлекалась зацеперством, – это все не самые безопасные занятия.

– Ее мать сказала, что после первых шести месяцев в Торгау она, по вашей оценке, производила положительное впечатление. А дополнительные три месяца ее сломали.

– В Торгау никого не держали дольше полугода. Это было запрещено. Мы это знали, и это помогало нам выжить. Правда, бывали исключения, и кому-то добавляли срок. Но человек обычно верит, что его это не коснется, что исключениями станут другие.

– А то, что Свене добавили срок, это…

– Это было сделано по распоряжению ее отца. Как и ее первый срок. Вообще-то, перед Торгау все обычно уже имели некоторый опыт жизни в подобных заведениях, и это очень помогало. Или была моральная поддержка со стороны семьи… А без такого опыта, когда тебя вдруг вырывают из нормальной жизни, к тому же твой собственный отец… – Он покачал головой. – Одна процедура приема чего стоила! А для Свени это и подавно был шок. Раздеваешься догола, все сдаешь, стоишь по стойке смирно, тебя осматривают со всех сторон, как рабочий скот, потом получаешь робу – и в одиночную камеру с нарами и ведром. Тебе объясняют, как себя вести, правила внутреннего распорядка – наизусть. Три, четыре, а то и пять дней в одиночке, и ты понимаешь, что ты для них – кусок дерьма.

– А как вы познакомились?

– Во время переклички. В полшестого подъем… утренняя зарядка… заправка кровати… новости по радио… завтрак… Потом перекличка… – Перечислив пункты распорядка, отрывисто, с паузами, Рауль Бух вздохнул и улыбнулся. – Звучит по-армейски, верно? Да, там все было как в армии. Нас приучали к послушанию. Дисциплина, работа, беспрекословное подчинение воспитателям, коллективизм. Нарушителей наказывали. Ходьба на корточках по кругу, отжимание от пола, приседания… Или особое удовольствие – драить пол в коридоре, палубной щеткой без черенка… Потом по коридору проводят группу, и можно начинать все сначала. Или карцер до двух недель. А если тебя невзлюбил воспитатель, ты можешь простоять на месте с утра до вечера. За пререкания можешь получить связкой ключей по голове. А лупили!.. Боже, как меня лупили! А еще лисья нора… Клетка…

Он умолк, погруженный в воспоминания.

– Клетка?

– Вы спросили, как мы познакомились. Во время переклички построение было общим – для парней и девушек, а работали мы рядом, хоть и в разных помещениях. Я обратил на нее внимание, потом написал ей, и она ответила. Правда, не сразу, а только с третьего раза. Контакты между парнями и девушками были запрещены, и обмен записками был делом рискованным. Но на кухне это иногда удавалось. К тому же у нас была воспитательница, которая по выходным смотрела на все сквозь пальцы. Сначала Свеня отнеслась к моим знакам внимания более чем скептически, потому что ей оставалось сидеть всего две недели и она боялась себе навредить. Потом, когда она вернулась, ей уже было плевать, как начальство оценивает ее поведение. Но тут подошло время моего звонка, и теперь уже я вынужден был проявлять осторожность. Но Свеня…

Он встал, подошел к письменному столу и, вернувшись с фотографией, протянул ее Каспару. Молодая женщина на фото очень напоминала Биргит – та же линия губ, те же темные глаза и темные волосы, но выражение лица было другим: неприступное, вызывающее, манящее. Это была женщина, которой нужно добиваться, которую нужно завоевывать.

– Вы видите, со Свеней трудно быть осторожным. И свои последние две недели в Торгау я провел в карцере.

– А какой была ваша встреча в Берлине?

– А помнишь?.. А помнишь?.. Сначала этим все и ограничилось. Я закончил компьютерные курсы, потому что хотел вырваться оттуда и надеялся, что моя новая специальность станет для меня хорошим трамплином, и она им стала. Свеня примкнула к правым. Не ради политики, а ради насилия. Ей хотелось разрушить все, что разрушило ее. Я был бюргер, а она бунтарка.

– Но вы захотели увидеть ее после объединения.

Рауль Бух посмотрел в окно:

– Если бы я ее нашел и она согласилась, я бы не раздумывая на ней женился. Я выкарабкался, я добился успеха, у меня нет ни саксонского, ни берлинского акцента, я не говорю «бройлер» или «бригада», и никто не распознает во мне гэдээровца. Особенно когда я появляюсь на людях со своей женой. Она родилась и выросла в Бонне, у нее мелодичная рейнская фонетика, хороший вкус, целый склад туфель, и она хорошая мать. Но…

Каспар кивнул.

– Понимаю…