Читаем Во имя человека полностью

И опять мы с Бакланом сидели рядом на катере, держались на руки и молча улыбались… Опять за рулем была громадная тетя Глаша, мерно ревел двигатель катера, по бокам стояли два радужных вала воды, приятной влажной прохладой обвевая разгоряченные лицо и руки. Я крепко-крепко сжимала руку Баклана, все почему-то вспоминала, как хорошо и просто нас провожали в порту, как немногословно и умно было все на смене, представила, как пойду сейчас вместе со всеми из порта, и крикнула Петру Сидоровичу и Галине Тимофеевне:

— Спасибо вам!..

Они, наверное, не расслышали моих слов, но улыбнулись мне. А я, кроме страшной усталости и счастья, чувствовала что-то новое. Это новое относилось и к Баклану, и к Петру Сидоровичу с тетей Галей, и к оставшимся на смене Симочке с Женей, и к маме, и даже к этому высокому небу, залитому солнцем, к этой радужной воде, блестящей и прохладной, ко всему миру вообще! Это новое и тогда еще неясное мне, было добротой, которую я обнаружила в себе.

Несколько дней назад мама долго писала письмо всемирно знаменитому путешественнику Илье Николаевичу. И так улыбалась при этом… Тоже что-то новое в ней появилось…

3

Первую неделю мы с Бакланом работали в утро, вторую — в ночь, а третью — в вечер. Смены повторялись, работа повторялась, все было хорошо и прочно.

Только вот что странно: ко мне не сразу пришло ощущение моей полноправности на кране. И хотя теперь я уже понимаю, что в чем-то прямолинейнее, даже грубее Баклана, у него это ощущение полноправности появилось раньше, чем у меня. А ведь даже мои воспоминания раннего детства — это не только мама, наша квартира, двор, ребята, но и река, порт! Даже времена года связываются у меня прежде всего с рекой.

Снежная и солнечная зима — это широченная гладь реки, покрытая искристо-белым снегом. Пурга и метели — вьюжное, туманное облако над рекой, гудение ветра, расплывчатый, неясный диск солнца.

Весна, — яркость, прозрачная чистота воздуха, могучее высвобождение природы — ледоход, стремительный бег синей воды, кружащиеся льдины, птицы, которых сносит резкий, острый ветер.

Летний зной — застывшая сине-розовая гладь реки, то ослепительно сверкающая, то туманящаяся под солнцем. Вдруг потянет легкий ветерок, и река засверкает косым треугольником, померцает и померкнет. Ночью она таинственная под сиреневым, призрачным светом луны, как на картинах Куинджи. И плотная, успокоенная тишина над ней вдруг чуть всколыхнется глухим, непонятным звуком…

А осенью гладь воды становится темной, тревожной, неприветливой. Так и чувствуется, какая она холодная, отчужденная, отгороженная возникающим ледком.

И сам порт, все причалы и механизмы его привычны мне почти как беседка во дворе, подъезд нашего дома, ограда и деревья садика: в детстве мы играли в порту так же часто, как во дворе дома, хоть нас и ругали за это.

Причал сыпучих грузов, например, для меня не только аккуратные штабеля угля и соли, но и длинные ленты транспортеров, скрытые в траншеях и идущие поперек берега к реке, известные мне каждым бункером, каждым трапом, почти каждой гирляндой роликов.

А портальные краны, высоченные и стройные, четко вырисованные в небе, как на синьке чертежа. Их мерные и быстрые движения, басистый рокот моторов, несущиеся высоко в небе пакеты досок, громадные сетки с мешками или бочками, ящиками — всегдашнее мое ощущение напряженной и увлекательной работы, когда руки так и чешутся от нетерпеливого желания самой сейчас же включиться в этот ладный и всеохватывающий ритм труда!

Помню, как я еще девчонкой не удержалась и как-то утром выбежала из дому, вместе со всем потоком рабочих пошла в порт. И никто ничего не сказал мне, не засмеялся, будто все и так поняли, что происходит со мной. И Петр Сидорович обнял меня, прижал к себе. А потом, у проходной, когда я плакала, что меня не пускают в порт, долго уговаривал, успокаивал, обещал, что и я буду работать в порту, вот только чуть-чуть подрасту. И Галина Тимофеевна, возвращавшаяся со смены, за руку отвела меня домой.

Почему так получилось, что парень, который в детстве вообще не знал порта и кранов, а потом только был на практике, почему этот парень проще и быстрее, чем я, стал до конца и по-настоящему своим в порту?

Главное, конечно, работа, но ведь отношение к ней у нас с Бакланом было одинаковым. В первые дни я настороженно следила за Бакланом, не надоест ли ему однообразное сидение за рычагами, повторение одних и тех же операций, не начнет ли он лениться, увиливать от работы? Ведь был уже случай, когда Любочка прикинулась больной, Федя Махов проволынил целую смену, свалив простой на неисправный инжектор!..

Но Баклан сидел за рычагами с тем же сосредоточенно-внимательным лицом, и кран его двигался подбористо-ловко, будто и громадная стрела его, и грузовой трос, и разлаписто-жадные челюсти грейфера, как живые, понимали каждое движение Баклана, послушно подчинялись им.

Перейти на страницу:

Все книги серии Новинки «Современника»

Похожие книги

Дыхание грозы
Дыхание грозы

Иван Павлович Мележ — талантливый белорусский писатель Его книги, в частности роман "Минское направление", неоднократно издавались на русском языке. Писатель ярко отобразил в них подвиги советских людей в годы Великой Отечественной войны и трудовые послевоенные будни.Романы "Люди на болоте" и "Дыхание грозы" посвящены людям белорусской деревни 20 — 30-х годов. Это было время подготовки "великого перелома" решительного перехода трудового крестьянства к строительству новых, социалистических форм жизни Повествуя о судьбах жителей глухой полесской деревни Курени, писатель с большой реалистической силой рисует картины крестьянского труда, острую социальную борьбу того времени.Иван Мележ — художник слова, превосходно знающий жизнь и быт своего народа. Психологически тонко, поэтично, взволнованно, словно заново переживая и осмысливая недавнее прошлое, автор сумел на фоне больших исторических событий передать сложность человеческих отношений, напряженность духовной жизни героев.

Иван Павлович Мележ

Проза / Русская классическая проза / Советская классическая проза