Во имя человека

У меня все еще побаливал затылок, и спать хотелось. Может, и поэтому еще болит голова, что не успеваю я высыпаться? Достал из тумбочки таблетку от головной боли. Вставать за водой не хотелось, разжевал таблетку, проглотил. Потом закурил:

— Чего же не спросишь, о чем Катя со мной беседовала?

— Пару дней назад ты обещался меня в крановщики произвести, или запамятовал, Серега?

— Почему запамятовал? Вот сегодня с утра и начнешь.

— Ну-ну!

Я воспроизвел свой разговор с Катей. Он выслушал, не задавая никаких вопросов. Я спросил:

— Выходит, Воронов, поучил меня для порядка, а главной у него остается Катя? И почему он сам меня… поучил, не поручил другому? Зачем ему лишний раз рисковать?

Смоликов вздохнул:

— Плохо с кадрами у этого Папаши.

— Это, я думаю, главная их беда сейчас у нас в стране.

— Человек он, видать, опытный, со стажем: на горбу у него много веселых историй висит. После одной из наиболее удачных — вполне мог обеспечить себя на всю жизнь, если бы ушел в подполье. Да уж не уйти ему, больной он, вроде алкоголика. А что касается меня, Серега, кокнул бы я его просто, как неизлечимого, освободил бы людей от этой гнили, — спокойно и ровно, как о самом обыденном, проговорил Иван Иваныч.

Я растерялся:

— А много, наверное, приходилось тебе, Иван Иваныч, в войну… вот так просто кокать?.. Ладно, давай спать. А то завтра у тебя рычаги в руках запрыгают.

— Насчет этого ты, Серега, не беспокойся… Спи, механик.

Перед завтраком я выбрал момент, когда Катя была одна в женском кубрике, сказал ей:

— Понимаешь, ночью просыпаюсь, а Смоликов лежит на койке, не спит, тоскует…

— Запой подошел? Надо бы дать ему за рычаги подержаться. Работать-то он умеет. Только ведь формально — тебе отвечать, если что.

— Придется рискнуть, Катя.

Первые несколько циклов Смоликов сделал нетерпеливо и жадно, от этого они получились беспорядочнее, чем должны быть. Но скоро он вошел в ритм, только лицо его было непривычно-сосредоточенным, а глаза светились.

Сразу после завтрака позвонил по радиотелефону начальник механического цеха строительства Ваня Пушкарев, сказал удивленно:

— Это, кажется, опять Колосов?

Стараясь попасть в эту обычную для Пушкарева манеру разговора, я спросил:

— Уж не начальник ли механического цеха на проводе?

— Как вы догадались, Сергей Сергеевич?

— Чудом, Иван Владимирович.

— Я-то, собственно, в роддом звонил.

Никакого роддома на строительстве не было, а Пушкарев — не женат, хоть ему двадцать восемь.

— И кого ж родила ваша внучка, Иван Владимирович?

— Пять близнецов, Сергей Сергеевич.

— Поздравляю.

— Спасибо. — Он помолчал, спросил, с натугой вспоминая: — Не обещал ли я вам чего, Сергей Сергеевич?

— Да не помню что-то, Иван Владимирович.

— Стареем, Сергей Сергеевич.

— Совершенно верно, Иван Владимирович.

Он повесил трубку.

А я, зная Ваню Пушкарева, догадался, что звонил не попусту. Можно ждать конусы инжектора.

Привез их веселый Гринька. Высунулся из кабины, лихо сверкая своими светлыми глазами, крикнул:

— Получай подарочек, механик! — и ловко бросил на палубу понтона завернутые в кусок обтирки конусы.

Я жадно стащил обтирку: Ваня прислал целых три конуса.

— Спасибо, Гринька!

— До чего ты дожил, механик, простому железу радуешься! — насмешливо ответил он. — Ну, бывай, Серега. Да, чуть главного не забыл: Санечке мой нижайший поклонник!

Никаких измерительных инструментов на кране, кроме обычного штангенциркуля, не было, а он в этом случае не давал необходимой точности. Но я все-таки замерил основные параметры конусов: они были одинаковыми у всех трех и в первом приближении совпадали с размерами, указанными на чертеже.

Разобранный инжектор лежал на чистой тряпке, постеленной на столе общего кубрика. Мы с Санькой вымыли руки, сели за стол, стали вставлять новые конусы. Я собирал медленно и тщательно: невидимые геометрические оси конусов должны были точно совпадать с общей осью инжектора. Санька сидела рядом, прижималась ко мне плечом, готовно подавая мне деталь за деталью.

Я обнял Саньку за плечи и притянул к себе. Она закрыла глаза, плечи ее напряглись… А когда открыла глаза, в них была насмешка.

— Ну? — спросила она. — А что же дальше, механик? Чего же не поцеловал-то? У меня уж сердце от радости замерло.

Собранный инжектор мы установили на котел, опробовали: он гнал воду ровно. Я заметил, что все мы стоим вокруг котла, слушаем работу инжектора и облегченно улыбаемся.

Вдруг расхохоталась Санька:

— Ой-ой… Посмотрите на себя! Грязные-прегрязные, одни глаза да носы. А рот до ушей! И отчего, спрашивается, нас такое счастье охватило? Всего-навсего одна из железяк нашего крана исправно работает и — ничего же больше!

— До чего ты дожил, механик, простому железу радуешься, — повторил слова Гриньки Смоликов.

И только теперь мы услышали нетерпеливые гудки самосвалов с берега.