Читаем Во имя человека полностью

— Вот она, наша жизнь-жестянка! — повторил слова Панферова Сашка Енин. — Ну, а как, спрашивается, мне с этим железом расстаться? Придется уж, видно, и дальше тянуть лямку здесь.

Санька весело начала смеяться. Сидела, упираясь локтями в стол, смотрела на нас по очереди и смеялась. И мы тоже стали улыбаться, глядя на нее.

— Вот дурища-то! — глухо проговорила тетя Нюра. — Чему скалишься-то?

— На странность человеческую не перестаю удивляться, тетя Нюра! — ответила Санька. — Ведь чего только в жизни не бывает! У всех у нас были какие-то планы на зиму, так? Так! Механик Колосов между делом за ужином сообщил нам, что планы эти катятся в тартарары, В ответ на это что? Все мы — еще на год в тайге остались!

— А насчет института, Миша… Ты съездишь в город, повидаешь мать, отдохнешь, сходишь в институт, снесешь мое и свое заявления о переводе на заочное.

Миша только успел кивнуть мне, как Санька выкрикнула:

— Так я и знала, Серега! Что не поедешь ты в отпуск, знала. Разве ты кому-нибудь доверишь перемонтаж своего крана?

Енин растерянно выговорил:

— Да вы что, братцы?! У меня уже и так хобот отвис, как же я старуху, детей не повидаю? — Попросил негромко и почти жалобно: — Ты, Серега, хоть совесть поимей… Ты еще пацан, а у меня уж старшая дочка замуж собирается.

— Да что ты, Сашка! — заторопился я. — Вот вместе с Мишей сходишь в город на месяц, поживешь дома, отдохнешь.

Санька опять взорвалась:

— Ну и дураки. Ну и дураки же мы! Из семи человек только трое имеют желание отгулять свой законный отпуск, а?! Да и то Мишку механик по общим институтским делам в город посылает. Причины, конечно, у всех разные… Но есть и общие.

— Ты третья-то, что ли? — с откровенной надеждой спросила Саньку тетя Нюра.

Санька только обняла ее.

Тетя Нюра заплакала.

— Тяжко, — сказала, — дети мои, на старости лет главное от сердца отрывать. Ну как я буду доживать без реки-матушки?!

Надо было идти работать. Мы с Санькой оделись, пошли на кран. Циклов двадцать или тридцать мне пришлось сделать быстрее обычного, чтобы разрядить очередь самосвалов на берегу. Когда мы вошли в ритм, Санька сказала:

— Как подумаешь, Серега, что когда-нибудь наступит старость, как у тети Нюры, да придется прощаться то с тем, то с другим, что тебе всю жизнь было дорого, прямо, знаешь…

Я выбросил из машины пар, обернулся. Санька обеими руками держалась за спинку моего металлического кресла. Я снял рукавицу, ласково погладил Саньку по голове.

— А дядь-Вань вроде даже обрадовался, что не надо ему уходить в отпуск, да? — засмеялась Санька.

— У каждого главное — работа. Даже и по времени она большую часть наших суток занимает.

— Это и хорошо. Или уж просто привыкли мы, что наша жизнь такая, а?

— И привыкли, конечно, но не это главное, Санька. — И я ожидающе поглядел на нее.

И она поняла, ответила мне так, как я и ожидал:

— Правильно, Серега. Смысл жизни, конечно, и в заботе о детях, о любимом, о доме, но для многих надежнее всего — работа! — Смутилась, заторопилась. — Работай-работай: ишь, самосвалы, проклятые, ни минуты не дают…

Я сделал еще цикл, больше не мог сдерживать себя, подошел к Саньке… Она молча стояла передо мной, опустив руки, глядя на меня испуганно и радостно. Я крепко обнял ее и стал целовать… Санька обеими руками стиснула мою шею, прижалась ко мне.

— Я тебе все сказал!

— Я знаю! Я тоже.

— Я на всю жизнь.

— А иначе у нас с тобой и не может быть.

— Санька! Я люблю тебя!..

— Ой, Сереженька, родной мой!

— Санька, но ведь ты не хочешь вот так, да? — спросил наконец я.

— Нет, я согласна! И сделаю все, как ты захочешь, Серега. Но лучше бы по-людски, а?.. Чтобы познакомилась я сначала с Сергеем Платоновичем, потом устроили бы свадьбу. И память бы нам с тобой на всю жизнь была, и Сергея Платоновича обижать у нас с тобой права нет.

— Хорошо, Санька. Правильно! А может, ты меня проверить хочешь? Ну, просто временем?..

Санька поморщилась.

— Извини, я ведь не хотел тебя обидеть.

— Ну-ну… — обняла меня, привстала на цыпочки, поцеловала, погладила ладонью по щеке. — Люблю я тебя, Сережа мой.

— Первый раз ты назвала меня Сережей…

— Давно мне этого хотелось… Знаешь, о чем я все эти дни думаю? Понимаешь, будто я всю жизнь тебя любила, да-да! Только раньше я не знала этого, понимаешь?! А теперь вспоминаю, как два года назад впервые пришла на кран, увидела тебя… И сейчас понимаю, что уже тогда я тебя любила! А потом мучилась, глядя на тебя и Катю. Только сама еще не знала, почему мучаюсь, вот ведь как бывает в жизни, Сережа. И на танцы бегала, хотела убежать от тебя. Да от самой-то себя куда убежишь? А тут это горе с Игнатом. Хоть и горе оно, а мне будто глаза открыло. И Катя тебя не любит, никого она в жизни больше не полюбит, кроме Игната, такая уж она. Оставалось мне неясным только одно: как ты любишь Катю? Подожди-подожди, дай уж я выскажу все. Человек ты, Сережа, цельный и сильный, как я тебя вижу, и таким чувством, как любовь, ты бросаться не можешь. Я вначале думала даже отодвинуться в сторону, не мешать твоему счастью.

Перейти на страницу:

Все книги серии Новинки «Современника»

Похожие книги

Дыхание грозы
Дыхание грозы

Иван Павлович Мележ — талантливый белорусский писатель Его книги, в частности роман "Минское направление", неоднократно издавались на русском языке. Писатель ярко отобразил в них подвиги советских людей в годы Великой Отечественной войны и трудовые послевоенные будни.Романы "Люди на болоте" и "Дыхание грозы" посвящены людям белорусской деревни 20 — 30-х годов. Это было время подготовки "великого перелома" решительного перехода трудового крестьянства к строительству новых, социалистических форм жизни Повествуя о судьбах жителей глухой полесской деревни Курени, писатель с большой реалистической силой рисует картины крестьянского труда, острую социальную борьбу того времени.Иван Мележ — художник слова, превосходно знающий жизнь и быт своего народа. Психологически тонко, поэтично, взволнованно, словно заново переживая и осмысливая недавнее прошлое, автор сумел на фоне больших исторических событий передать сложность человеческих отношений, напряженность духовной жизни героев.

Иван Павлович Мележ

Проза / Русская классическая проза / Советская классическая проза