Водоворот

Догонят… И волк, как назло, скачет рядом, не пускает на мост!

Павлик добежал почти до самого берега, когда волк, словно решившись на отчаянный поступок, заступил ему дорогу. Теперь он не показывал клыки, не скалился, но попытался ухватить Павлика за руку, щелкнул зубами, ударил ими по пальцам… Павлик в испуге отдернул руку, уверенный, что волк его укусил. Правда, не до крови, и не так уж это было больно, но все равно – в следующий раз волк не промахнется… И запросто укусит не за руку, а за горло.

Теперь, когда волк был так близко и прыгал рядом, стараясь снова укусить, нечего было и думать о том, чтобы нагнуться…

Павлик посмотрел на воду – теперь сквозь дождь было видно, какая она страшная… С пенными волнами… И сразу же стало понятно, как легко в ней утонуть. И какая она холодная…

А еще Павлик понял, что опоздал. Будто кто-то шепнул ему на ухо: поздно. Витьку уже не спасти. И от этой мысли он не заплакал, не закричал – от этой мысли он захотел войти в пенную ледяную воду и утонуть. Потому что на земле не осталось никого, кому он был нужен. Если бы не плясавший вокруг него волк, Павлик сделал бы это немедленно.

* * *

– Что-то мне никак не жарко, – поежился Селиванов, когда Коля исчез за дверью. – Надо, наверное, пару поддать.

– Не будет никакого пару, пока баня не прогреется, – ответил Ковалев. – Подожди, Коля вернется.

– Не, ну попробовать-то можно… Камни горячие небось – вот и пусть тепло отдают.

Ковалев разгадал устройство Колиной печки за секунду до того, как Селиванов плеснул холодной водой на каменку. Каменка вместо пара плюнула в потолок клочьями сажи, вода протекла в топку, и оттуда повалил горький дым, тут же наполнивший баню доверху.

Обоим пришлось выскочить под дождь, кашляя и отплевываясь. Ковалев успел прихватить из предбанника полотенца, но от холода они не спасли. Как и простейшая бытовая магия матерных ругательств.

– Теперь жарко? – спросил он у перепуганного Селиванова.

– Да ладно, щас выветрится все…

– Вместе с теплом, – Ковалев сплюнул. – Экспериментатор…

Река продолжала кипеть и беситься, хотя Ковалев не без удовлетворения отметил, что Колин сарай стоит на острове, – вода медленно, но спадала. И не к берегам теперь прибивало собранный разлившейся рекой мусор, а наоборот – тянуло к середине. Ковалев никогда не задумывался о признаках убыли и прибыли воды, а тут почуял, как выбитая ледяная пробка тащит за собой воду, будто великан делает исполинский глоток…

Он вполне насладился рекой, холодом, дождем, ветром и острыми ощущениями. Он уже не помышлял о ней, а желал только тепла и спокойствия. И стоило бросить на нее взгляд, по телу прошла судорожная дрожь: неужели он только что, несколько минут назад, отважился прыгнуть в эту темную, бесноватую воду? От воспоминания боль толкнула в затылок.

Блеснувшая молния была долгой – или показалась долгой: осветила реку, мост, противоположный берег в мутной пелене мокрого снега. И Ковалев подался вперед, к воде, – там, на другом берегу, он ясно увидел Хтона, скачущего вокруг крохотной детской фигурки в курточке с капюшоном. И почему-то Ковалев не сомневался, что видит Павлика Лазаренко.

Гром прокатился от горизонта до горизонта и перешел в грохот поезда на мосту – стук колес уже не заглушали шум дождя и свист ветра. Против воли вспомнились слова Зои об опасности, исходящей от пса. А ведь Ковалев Хтону доверял не вполне, не оставлял его наедине с Аней… Неужели Зоя была права? Нет, в то, что Хтон может быть демоном смерти, Ковалев не поверил бы ни при каких обстоятельствах, но в том, что он может угрожать ребенку, почти не сомневался. Как он тогда ответил Зое? Где пес и где Павлик?

Вот они. Оба. У самой кромки воды. И Павлик испуганно поднимает руки – самое опасное, что можно сделать при встрече со злой собакой, собаки не любят поднятых рук…

До моста метров двести. Примерно столько же – через мост. И от моста обратно, потому что, как нарочно, Павлик стоит почти напротив Колиной бани…

Ширина реки тут не больше двухсот метров, плыть около трех минут. Дежавю, однажды Ковалев уже рассчитывал переплыть реку за три минуты… Ветер, волна, течение… И если бы он успел хорошенько согреться в бане, еще можно было бы надеяться на успех. Но его все еще трясет от холода, он только что едва не утонул, пробыв в воде меньше пяти минут. Надо бежать вокруг, через мост. Лодку Коля поднял на берег и снял с нее мотор, через мост выйдет быстрей… А ведь надо еще одеться, не голым же бежать на ту сторону…

Полезные для здоровья сто шестьдесят граммов водки вдруг шепнули на ухо: «переплыть реку тогда, когда ее невозможно переплыть». Грань безумия – поступок. Только сумасшедший или полный дебил вроде Селиванова поплывет через реку в конце ноября, во время шугохода, под мокрым снегом! Переплыть реку тогда, когда ее невозможно переплыть…

И дело не в глупости – дело в том, что ее вовсе не хочется переплывать! Слишком свежо воспоминание о непослушном от холода теле, о том, как холод выламывает пальцы, как темнеет в глазах. Это верная смерть.