ВОЙНА ДОЧЕРЕЙ

Гвардейцы сломали ему связки клюва. Он больше не произнесет мое имя таким клювом. Я закрыла его черные глаза рукой; я больше не хотела видеть в них ни себя, ни небо, ни луну. Одна из моих сестер подошла ко мне, я не смогла разглядеть, которая из них, из-за слезящихся глаз, но я знаю, что Иносента увела ее прочь.

Я прижалась щекой к красивой, совершенной голове Беллу́.

Теперь его кровь была у меня на лице, и это было хорошо. Я хотела покрыться ею, я хотела надеть его кожу и перья и стать Беллу́.

Я начала издавать звуки низом живота, звуки, которые нельзя было описать словами, и которые не укладывались в слова. Словно я рожала, хотя сейчас что-то хорошее не приходило, а покидало этот мир. Как он ушел? Я растила его с младенчества. Я все еще видела его розовый разинутый рот; я кормила его кашей, а потом зелеными кузнечиками, которые извивались и выплевывали черную жидкость мне на ладонь, а потом куриными ножками и мясом коз. Мой брат, сволочь и трус, лишил меня этого благородного, могущественного, смертельно опасного для наших врагов, милого, любящего существа, чей клюв так глубоко проник в мою печень и сердце, что я буду страдать от его потери до конца своих дней.

А потом он просто ушел, сделав этот глупый прощальный жест, что бы он ни означал.

Я отказалась от гнева, потому что испугалась его и того, к чему он меня приведет.

Позже я спросила себя, не была ли моя печаль по Беллу́ богохульством по отношению к моей новой госпоже, но я так не думаю. Смерть любимцев, как ты можешь назвать любимых животных, — это не то же самое, что смерть людей.

Я не знаю, берет ли Моя Безмятежная Госпожа животных в свои руки.

У животных нет священных книг.

Но почему бы ей и не взять?

Разве они хуже нас — те, кто говорит клювом, задает вопросы, склонив голову набок, или утешает лапой или языком?

Я так не думаю.

Я скажу тебе, что предпочитаю их.

Мне больше нравится их молчание, чем наша лесть.

Мне больше нравятся их искренние желания, чем наша ложь.

Я не знаю, как долго я лежала, прижавшись к нему щекой, а мои руки были в его перьях и крови. Но я остановила его содрогания, и теперь я могла пойти к Далгате.

Ее нужно было утешить.

Я подумала, что, если бы Далгата умерла, Беллу́ ждал бы утешения, а не принимал его, но потом я отогнала эту мысль.

Я люблю Далгату такой, какая она есть.

Но она не Беллу́.

Перед тем как подняться, я вытащила маленькое перышко из его груди.

Я до сих пор ношу его в своей сумке.

Видишь его?

Если ты найдешь меня мертвой, вложи его мне в руку.

 

39

 

Бедствие, которое мы называем Королевской погибелью, началось в храме Сата незадолго до захода солнца.

Верховный жрец, тот самый, который не позволил королеве Мирейе использовать огромное Хранилище тайн для укрытия беженцев, был замечен прогуливающимся по царским шатрам в сопровождении мальчиков-кадильщиков, размахивающих кадилами. Меня там не было, но мне сказали, что дым исходил от мирры, которую сжигают на королевских похоронах. Священник призывал коронованных особ и их свиту раскаяться в поклонении другим богам. Он говорил, что Сат будет преследовать их всех до тех пор, пока они не исчезнут, как утреннее солнце уничтожает ночные звезды, которые считали свой свет таким великим.

Он смеялся и плакал одновременно.

Кадильщики выглядели испуганными.

Именно в этот момент к генералам прибежали гонцы от инженеров и саперов, стоявших у стен.

В их маленьких горшочках с водой появилась рябь.

В земле начали копать.

И тут зазвонили колокола.

Я сидела в конюшне с Далгатой и гладила ее перья, пока она дрожала.

Ее голова лежала у меня на коленях, глаз глядел в никуда.

В нем отражалась я.

Три мои ланза-сестры отдали мне то немногое, что оставалось в их бурдюках с вином.

Я не была пьяной, но и трезвой тоже не была.

Я услышала звуки рогов и барабанов.

Я услышала крики о том, что была замечена армия гоблинов, быстро приближающаяся к городу. Это была внушающая страх третья армия, а не миф, и ее ряды бесконечны.

Нува пришла и сказала, что мы должны идти к южной стене, но потом прибежал гонец, и Нува сказала нам, что теперь это будет восточная стена. Я не могла уговорить Далгату встать и идти. Нува велела мне продолжать попытки с ней, привести ее, если смогу, но если нет, то приходить без нее.

Казалось, никто не понимал, что происходит.

Начинало темнеть.

Я слышала треск онагров и выстрелы баллист.

Я слышала крики, то с одного направления, то с другого.

— Давай, милая худышка. Я знаю, знаю, но нам нужно работать, — сказала я ей, вставая, и стала уговаривать ее, поглаживая клюв. Она тоже поднялась и дернулась так резко, что я чуть рефлекторно не отдернул руку, потому что подумала, что она может ее откусить.

Но я не позволила себе испугаться ее.

— Если ты хочешь меня убить, я пойму, — сказала я. Я прижалась лицом к ее клюву, и она, страдая, позволила мне это сделать, все еще дрожа всем телом.

— Беллу́, — сказала она своим скрипучим голосом.

— Да, Беллу́, — сказала я материнским тоном.

— Беллу́ плох?