ВОЙНА ДОЧЕРЕЙ

Так что каждое подразделение армии получило название по определенной части тела. Десять пальцев на руках, десять пальцев на ногах, две руки, две ноги, две икра, два бедра. Никто не был исключением, даже сама прима-генерал, которая объединилась с другими и стала правой рукой. Наша ланза была приписана к группе из инженеров, истрийских арбалетчиков и испантийских нерегулярных, то есть сброд и хлам, негодный для других подразделений. В основном это была средняя пехота, в том числе ланза Симо́на, чему я была рада. С ним было бы приятно умереть. Нам выпала честь быть вторым пальцем на правой ноге.

Названия этих частей были написаны на деревянных табличках, и, в присутствии заинтересованных командиров и на виду у большей части армии, Поль перетасовал их и вслепую вытащил одну. Он передал ее прима-генералу.

Мы все наклонились вперед.

Можно было услышать, как мышь ползет по мягкому сыру.

— Левый безымянный палец, — сказала она.

Кто-то ахнул, кто-то всхлипнул.

Терция-генерал, сменившая Поля, вышла вперед, приняла жребий, затем отдала честь, потому что ей было поручено командовать и умереть вместе с этим наскоро сколоченным батальоном.

— Дайте мне этот нож, — сказала она,— и я сражусь с ними, и дам им достойный отпор, пока вы будете убегать.

Эта отсылка к легенде вызвала одобрительные возгласы, и я увидела мало сухих глаз вокруг себя.

И вот мы отрезали от нашей бегущей армии безымянный палец левой руки, в который входили брайсийские большие луки, антерские рыцари-подушечники и четыреста испантийцев с мечами и щитами, некоторые из которых учились в моей школе. Я обняла их и отдала честь, и они отдали честь в ответ. Одна из них дрожала так сильно, что у нее перехватывало дыхание. Но все же она сделала так, как ей было сказано.

У этих свирепых душ было припасено достаточно провизии, чтобы они могли ждать гоблинов с силой в руках. В каждой группе было по несколько музыкантов, и у них была группа рожков, в том числе саксофон, и барабанщик, который играл печальную, но вызывающую военную песню. Это была песня антерцев, и я не знала слов, но антерцы из левого безымянного пальца и из остальной армии знали, и все они пели. В основном это были женщины, и песня была сладкой, высокой и завораживающей, особенно по мере того, как бо́льшая группа голосов отделялась от меньшей.

Иносента со слезами на глазах сказала мне:

— Прагматик не скупится. Она отдает все самое лучшее, что у нас есть. Невеста будет благодарна нам за этот подарок.

Когда она это говорила, ее глаза были яркими и безумными, но, даже думая об этом, я спросила себя, на что похожи мои глаза.

Тебе, наверное, интересно, что стало с Мигаедом.

Однажды ночью, сразу после того, как мы разбили лагерь после двадцатимильного марша, я побрела на своих измученных ногах и покрытых волдырями ступнях в поисках отхожего места.

Я пошла не в ту сторону, но вскоре после того, как мне дали правильные указания, я увидела своего старшего брата.

Он, его никчемные коллеги-офицеры, и также его неправильно использовавшиеся солдаты, сидели вокруг большого костра с мрачным видом из-за отсутствия вина, еды и женщин, из которых можно было бы делать игрушки. Я заметила, что они сами ухаживали за костром — задача, которая должна была выпасть на долю Педру, — и поняла, что умный мальчик с множеством мешочков пропал в Голтее вместе со многими другими. Это вызвало у меня острую боль, но у меня не было времени переживать ее.

Мигаед посмотрел мне в глаза, и я посмотрела в его.

На его лице, казалось, отражалось сразу несколько чувств: то ярость, то сожаление, то недоумение по поводу того, как мы дошли до этого места. Если бы в тот момент он, искренне раскаиваясь, сказал: «Подойди и сядь у нашего костра, Гальвича», я бы, возможно, так и сделала. Настороженно и без возможности восстановить братскую теплоту. Но я могла бы помириться с ним. Но этого не произошло. Он знал, что на самом деле я не причинила ему зла, забрав щит; он принадлежал мне по праву, как велел отец.

Он знал, что с его стороны было непристойностью убить Беллу́.

Он знал, что обидел меня, и поэтому удвоил свой гнев на меня, потому что для таких людей это легче, чем признать вину или попытаться ее загладить.

Никто не приходит в такую ярость, как маленький человек, пойманный на проступке.

Все еще глядя на меня, теперь уже с ненавистью, он вытащил что-то из-за пазухи и бросил в огонь. Возможно, это был один из его зубов, я не знаю. Это звучит как что-то из сна, но у этого марша было странное ощущение ночного кошмара, когда все кажется слишком большим, слишком маленьким или слишком ярким. И мы все слишком устали. Я могла бы подумать, что мой разум выдумал моего друга Симо́на, чтобы не дать мне сойти с ума, если бы не получила от него письмо.

Так что я не знала, потерял ли у Мигаед зуб.

Но я на это надеялась.

Особенно когда он произнес на языке жестов.

Ты.

Не.

Моя.

Сестра.

Ты.

Сука.

Я не ответила.

Я быстро отвернулась от него. Я не хотела, чтобы он видел мои заплаканные глаза.

Даже сейчас я удивляюсь, насколько сильно это ранило меня.