ВОЙНА ДОЧЕРЕЙ

Дедушкин щит из родникового дерева соскользнул с пня, к которому Мигаед его прислонил, и упал на землю, а его стальной умбон в форме в форме дующего человека-бури впечатался в грязь. Я вздрогнула, увидев его. Я не видела этот щит много лет, но он был другом моего раннего детства, потому что висел в нашем большом зале. Хотя это был всего лишь взгляд мельком, я считаю, что этот взгляд был важен, что-то вроде подмигивания богов. Щиту отведена большая роль в этой истории, он пострадает от ударов копий и ссор и на нем останутся кровавые отпечатки ладоней.

В его дереве есть гром, а в металле — молния.

Он был сделан для Корлу дом Брага, отца моего отца, человека, о котором говорили, что он сломает себе хребет, прежде чем не сдержит слова. В Браге его любили за честность больше, чем короля в Севеде за его золото и титулы.

— Серьезно, ланзамачур, я могу прислать пару парней, чтобы они сделали все, что требуется от дагеры дом Брагера — ха! — для... — И тут он посмотрел на Беллу́ и Далгату, которые, склонив головы набок, смотрели на него. — ...если только это не связано с этими тварями, а у вас здесь наверняка достаточно дам, чтобы присмотреть за ними.

Я видела, что он был на грани того, чтобы превратить свою просьбу в официальный приказ.

Я сказал так тихо, что никто, кроме него, не услышал:

— Пожалуйста, брат.

Его глаза встретились с моими. Они были красивой формы, но отяжелевшие от выпитого, и белки их были испещрены маленькими красными прожилками. Мгновение его глаза изучали мои, и он, наконец, понял, что я говорю серьезно.

— Горячая задница Сата, — сказал он, — я вижу, что вы, дамы, все такие деловые, к вашей чести. Ты прошла мое испытание, сестра Дага-лага-брага. А теперь иди и служи королю, пусть он живет тысячу лет, а его усы на десять лет больше.

Толстяк с неприлично крашеными усами громко рассмеялся, услышав это. Очевидно, он носил свои длинные черные усы закрученными в рожки только потому, что именно так их носил наш правитель, Калит.

Спасибо, беззвучно, одними губами, сказала я, а затем произнесла вслух:

— Я найду вас сегодня вечером, сикст-генерал дом Брага.

— Угу, — сказал он, затем, казалось, забыл, где находится, а потом вспомнил. Он улыбнулся мне и, пошатываясь, вернулся к своей игре. Нува приказала нам идти вперед, и я зашагала, прикасаясь к Беллу́, чтобы чувствовать его перья под своей рукой, для уверенности.

Я знала, что одна из дам нашей ланзы, Вега Чарнат, смотрит на меня с негодованием. Так она смотрела на все, что не касалось пива или сражения. Я повернулась и увидела ее глаза, маленькие на ее большой круглой голове. Как и большинство из нас, она была без шлема, так что я могла видеть ее плоские боксерские уши, которые были отбиты до хрящей на улицах Галимбура, второго по величине города Испантии после Севеды. Галимбур — суровый город, город-крепость, полный солдат, кузнецов и кожевенников, и все лучшие мастера рукопашного боя родом оттуда.

Вега ненавидела меня за то, что у меня было две птицы — одна из ее птиц умерла.

Она ненавидела меня за то, что я победила ее в бою на мечах.

Она ненавидела меня за то, что я была богата и у меня были могущественные братья.

Она верила, что сможет забить меня до потери сознания своими большими, как молоты, кулаками, если только сумеет найти промежуток между наказанием за удар того, кто был выше ее по званию, и вызовом на официальную дуэль, где, как она знала, я убью ее своим спадином.

До этого дело еще не дошло, но я не знала, как избежать конфликта с ней. Я не хотела конфликта не потому, что боялась, что меня ударят, хотя, конечно, я этого не хотела.

Мне просто было все равно.

Утомительно иметь дело с кем-то, кто сделал из тебя врага, когда ты совсем о нем не думаешь.

Но, конечно, часто именно поэтому они тебя ненавидят.

 

5

 

Мы расквартировались на старом конном рынке Эспалле, где было много стойл для наших птиц. Даже после стольких лет без лошадей город не снес рынок с его многочисленными конюшнями. Поступить так означало бы признать, что лошади исчезли навсегда, потому что несколько оставшихся кобыл были слишком стары для разведения, даже если бы удалось найти живого жеребца. Выжили только жеребые кобылы, когда началась лошадиная чума, и то не все.

Сентиментальность Эспалле не была чем-то необычным; в каждом городе Королевских земель все еще можно было найти конюшни, коновязи и поилки — хотя, конечно, эти поилки служили для быков, ослов и других животных. Я еще не родилась, когда впервые ударила Запинка, распространившаяся из северного холтийского городка Пигденей. Животное, пораженное этой болезнью, начинало шататься, спотыкаться и терять равновесие. Тогда было лучше умертвить зверя, потому что конец болезни был болезненным — его мозг раздувался в черепе, и он сходил с ума. Чуме потребовалось некоторое время, чтобы сделать свое дело. Лошади, которые были спрятаны, заразились ею много лет спустя, и некоторые в университетах считают, что это происходит потому, что чума живет в нас, людях, хотя и не причиняет нам вреда.