ВОЙНА ДОЧЕРЕЙ

Меня провели в комнату, где пахло теплыми телами и вином и где, в слабом свете, проникавшем через окно, коптила масляная лампа. Женщина, на вид не старше меня, а может, и того меньше, как раз одевалась, и поначалу она не смотрела мне в лицо. В то время я думала, что это позор, и, возможно, так оно и было, зато она не узнает, что я сестра Мигаеда; в своих простых доспехах и со спадином я была одета для убийства.

Прежде чем я отвела взгляд от ее полуобнаженного тела, я увидел злой розовый шрам от разреза по закону Орды чуть выше колена. Я попыталась придать своему лицу менее суровое выражение, но сомневаюсь, что у меня получилось. У меня вообще это плохо получается.

Я снова увидела щит моего деда, теперь уже ближе. Он назывался Рот Бури и был прекрасен — светло-розовое родниковое дерево и прекрасный металл, — хотя сейчас он нуждался в полировке. Я впервые увидела этот щит так близко с тех пор, как он висел над камином в большом зале нашего поместья в Браге. Помню, мне очень понравилась металлический умбон в виде человека, который дует из облаков, рот человека был сложен маленькой буквой о, а брови нахмурены. Как и многие вещи из детства, сейчас он казался меньше, чем я помнила, — когда я была девочкой, он казался достаточно большим, чтобы соорудить крышу для игрового домика или маленькой лодки. Когда я уехала изучать тайны калар-байата, я тосковала по дому. Мне часто снился дом, а иногда и щит. Не раз мне снилось, что монстры пытаются проникнуть в поместье, и я должна была забрать этот щит и копье моего деда. Но твари всегда попадали внутрь через очаг, и к тому времени, когда я добиралась до большого зала, они оказывались между мной и щитом. Я просыпалась как раз перед тем, как они съедали меня, с бешено колотящимся сердцем, удивляясь, почему я нахожусь в дормитории, а не в своей спальне.

Иногда мне снились и хорошие сны о доме. Больше всего мне нравилось, когда в лесу росли крошечные грушевые деревья, а груши были не крупнее горошин перца. Но если я срывала одну, она вырастала до размера моей ладони, и я ее съедала. Как ты знаешь, родниковое дерево сейчас практически вымерло. Его заготавливали быстрее, чем оно успевало вырасти снова, потому что его древесина продолжает жить после того, как срубили само дерево, и при попадании солнечного света и воды оно само восстановится. Кроме того, оно очень прочное и эластичное, и его практически невозможно сжечь. Однако, когда дерево обугливается, оно, хоть и теряет способность к самовосстановлению, становится еще тверже и легче, и иногда обугленное родниковое дерево используют вместо живого для постройки кораблей. Хотя чаще его оставляют живым. Большинство деревьев стали кораблями для военно-морского флота, но некоторые стали доспехами, и некоторые — щитами.

Мигаеду следовало бы лучше ухаживать за ним, а не оставлять его валяться без присмотра — сейчас он нуждался в щетке и масле.

Женщина уже закончила одеваться и молча направилась к двери — и что тут было сказать?

Моей первой мыслью было, что она из тех, кого солдаты называют тряпками — годится только на то, чтобы поглощать семя, чистить и подбирать, и вытирать за детьми какашки. Можно назвать кого-то шлюхой и при этом испытывать к нему уважение. Назвать даму тряпкой — значит спровоцировать насилие. Если, конечно, она не действительно тряпка, и в этом случае это вызовет слезы.

Но потом мне стало стыдно за то, что я так о ней подумала. Я ее не знала и не знала, через что ей пришлось пройти в этом ужасе под властью гоблинов и вторжения иностранных армий; кроме того, она была искалечена и занималась проституцией ради еды, денег или выпивки. Захромав в сад, она оглянулась через плечо, вероятно, на мгновение, но я поймала ее взгляд и кивнула. Грустная улыбка тронула ее губы. В тот момент я подумала, что она — лицо всей Галлардии, и мне захотелось прикоснуться к ее руке в знак дружбы.

Но уже было слишком поздно, и она ушла.

Мой брат лежал на животе, обнажив ягодицы. Я накрыла его простыней, затем потрясла за плечо. Он застонал, но не проснулся. Именно тогда я заметила рвоту на полу и решила не будить его, сказав себе, что ему будет неловко, если он узнает, что я видела его в таком состоянии.

Но, по правде говоря, это меня смутило.

Я снова посмотрела на щит и увидела отражение огонька лампы в его металле, и это меня порадовало.

Я вышла из комнаты Мигаеда и прошла обратно через внутренний двор, не обращая внимания на призывы его дружков присоединиться к ним, чтобы выпить чего-нибудь или поиграть в «Башни». Солнце почти село, так что, должно быть, было уже поздно, ведь сейчас стояло лето.

Во дворе я прошла мимо мужчины, который сидел на корточках над канавой для отхожего места и справлял большую нужду.

— Кормлю гоблинов, — сказал он, и я подумала, что это просто пошлая шутка, пока не миновала дальний конец канавы и не заметила там гоблинов, положенных так, чтобы в их открытые рты можно было срать и мочиться.