ВОЙНА ДОЧЕРЕЙ

— Неужели все их солдаты такие... быстрые и с ними так трудно сражаться?

— Солдаты? — удивилась Иносента. — Сестренка, это были моряки, ослабевшие после кораблекрушения. У них почти не было доспехов, а то и вовсе не было. И ты видишь леггинсы, сделанные из волос? Это не воины.

Теперь я поняла, что второй, толстый, с отрубленной головой, который чуть не ударил меня, когда я была поймана, держал в руках весло.

Просто трахнуто-отчаянные моряки.

— А почему этот такой толстый? — спросил я, потому что один из них был похож на беременную дама.

— Ответ тебе не понравится.

Я всерьез подумала о том, чтобы оставить этот вопрос на потом.

Но нет. Я должна была знать.

— Они направлялись к другим выжившим.

— И?

— Они наедаются и отрыгивают, чтобы другие могли поесть, — сказала Алисенн.

— Да, — подтвердила Иносента. — Наступи ему на брюхо и посмотри.

— Пожалуйста, нет, — сказала Алисенн.

— Давай, — сказала Иносента, — держу пари, что из его шейного отверстия вылезет восемь фунтов мяса, а на десерт — гребаная рука.

Меня вырвало.

После этого я согнулась пополам и издала звук, похожий не то на смех, не то на тяжелое дыхание.

Безумный звук.

Беллу́ подошел проведать меня, склонив голову набок и пощелкивая.

Я увидела себя в его огромном черном глазе — мое лицо превратилось в маску из их крови.

Я тоже увидела солнце в его глазах, слабое за облаками.

 

16

 

Я не была ранена в схватке с выжившими после кораблекрушения существами ростом в три с половиной фута, как и две другие дамы. Бо́льшую часть работы за нас сделали наши боевые корвиды. Кади получил болт в крыло, но, как я уже говорила, они были выведены для того, чтобы использовать свои крылья в качестве оружия и щитов, и они почти ничего не чувствуют. Болты, которыми кусачие стреляли в нас, не были ни отравленными, ни очень тяжелыми, и, возможно, предназначались для охоты на дичь. Один застрял в моем щите значительно ниже умбона и задел бы мне бедро, если бы не заостренная часть.

Клинок, с которым на меня напали, было обычным ножом для разделки мяса.

Я не могла отделаться от ощущения, что нас еще не проверяли, и в этом я была права.

Конечно, стычка или не стычка, но о том, чтобы пропустить ужин с моими братьями, не могло быть и речи.

В помещении, которое когда-то было прачечной, открылась новая баня, в огромных каменных чанах теперь стирали конечности, а не белье. Галлардийцы отчаянно нуждались не только в защите Испантии, но и в наших деньгах. Испантийцы славятся своей чистоплотностью — над нами даже насмехаются, — поэтому, помимо того, что галлардийцы забивают для нас последних овец и свиней, разливают для нас последнее вино и отправляют последних своих сыновей и дочерей трахаться с нами, они еще и нас моют. Мне не хотелось снова заходить в море после того, что я там увидела, поэтому я была рада понежиться в паре и воде и воспользоваться мылом, которое нам продали, пахнущим оливковым маслом и лавандой. Время от времени у меня все еще дрожали руки, но никто из моих сослуживцев, казалось, этого не замечал, и они всячески нас поддерживали.

— Гальва хлебнула свою первую кровь! — сказала Иносента, когда мы вернулись в наш лагерь; все дружно приветствовали нас и немного выпили.

Для меня это было слишком.

В бане было лучше.

В основном.

Как я слышала, там была какая-то проституция, и вскоре я узнала об этом из первых рук, но я хотела только тишины. И, как бы глупо это ни звучало из уст солдата, я не хотела платить за то, чтобы ко мне так прикасались. Не тогда, по крайней мере. Я верю, что некоторые из тех, кто продает свое тело, рады этому, но гораздо больше тех, кто вынужден этим заниматься. Я бы, возможно, переспала с куртизанкой. Но не с мальчиком для удовольствия, по крайней мере, я так думала. Я не хотела, чтобы кто-то платил слезами за мое удовольствие.

Это было слишком сложно объяснить, когда мне предложили дешевый член, известный как Ровейн.

— Давай, Гальвича, мы заплатим за это.

— Это не вопрос денег.

— Ты убила своего первого гоблина, тебе следует это отпраздновать.

— Именно это я и пытаюсь сделать, — сказала я, закрыв глаза и откинув голову назад, в приятную горячую воду, так что у меня заложило уши.

Когда я снова встала из воды, они все еще были там, мои сестры-рыцари, с добрыми намерениями — по крайней мере, большинство из них, — но меня они раздражали. Передо мной стоял обнаженный куртизан Ровейн, на щеке у него была едва заметная татуировка в виде розы, глаза закрыты.

— Разве он не прекрасен?

— Да, он прекрасен. Подождите, во имя богов, он что, слепой? — спросила я.

— Да! Вот почему он не пошел на войну.

— Он что, ослепил себя, чтобы избежать набора?

— Я думаю, его ослепила Гильдия, но кого это волнует? Он рад трахаться, а не драться. Улыбнись, Ровейн! Нет, улыбнись по-настоящему. Как это по-галлардийски? В любом случае, посмотри на его...

— Я вижу. Подожди, что это за шишки? Он болен?

— Они помещают маленькие жемчужины под кожу. Для нашего удовольствия.