ВОЙНА ДОЧЕРЕЙ

Позже я узнала, что Прагматик подумывала приказать нам прогнать беженцев — чтобы избавиться от соблазна накормить их, — но не сделала этого по двум причинам. Во-первых, она была обеспокоена тем, что эти приказы могут не выполняться, поскольку многие из солдат —хорошие люди, а многие из не очень хороших наслаждаются шлюхами. Во-вторых, она решила, что, если следующие за армией разбегутся, они, скорее всего, окажутся в желудках гоблинов; поэтому она позволила им следовать за нами — насколько это было возможно, — по той же причине, по которой солдаты могли бы угонять скот с земель, оккупированных врагом.

Если бы мы обнаружили столько еды, что ею можно было бы поделиться, указ был бы отменен, но мы знали, что это всего лишь фантазия. В течение следующей недели или двух мы наблюдали, как беженцы из Эспалле голодают, и слушали их мольбы, и в конце концов большинство из них исчезло. Казалось, лучше умереть с голоду, чем рисковать вернуться под власть Орды, что, по мнению горожан, было бы их судьбой без нас, но, когда начинаешь голодать по-настоящему, это совсем другое дело.

Следовать за этой армией в то голодное лето было все равно что преследовать саранчу.

Мы съедали все и не делились ни крошкой.

И самым худшим подразделением армии, вне сомнений, была Первая ланза корвид-рыцарей Его Величества. Мой брат заготовил очень много корма для наших птиц, но, как только мы выступили в поход, их потребности возросли.

Конечно, возросли — одно дело быть на корабле или в лагере, где проводили один-два часа в тренировках. И совсем другое — маршировать по четырнадцать часов в день. Это справедливо как для людей, так и для корвидов, но, пока мы ворчали и затягивали пояса потуже, корвиды этого не понимали. Если бы мне пришлось выбирать слово, описывающее их отношение к этому, я бы выбрала оскорблены.

Эти огромные смертоносные орудия были оскорблены.

И, конечно, что-то случилось.

Птицу звали Дыня, потому что это было ее любимое блюдо — я имею в виду, когда она не могла достать печень быка. Она сбежала от своей хозяйки и своего товарища по паре, Боксера, во второй половине третьего дня нашего путешествия, недалеко от маленькой деревушки, название которой я забыла.

Птица кричала «Еда, еда» все утро, но к середине дня затихла, по крайней мере, так сказала ее хозяйка, Оликат. Во время марша корвиды связаны друг с другом пеньковой веревкой, пропущенной через металлическое ушко на нагруднике. Пенька жесткая, хотя клювы этих птиц могут с трудом продираться сквозь нее. Применишь цепь, так они клювы попортят, беспокоясь, — им очень мешают цепи, если те рядом с ними.

Рыцарь пары держит их за что-то вроде поводка и имеет при себе стрекало, представляющее собой дубинку длиной около фута с колючкой. Острие колет недостаточно, чтобы причинить вред, но вызовет определенный дискомфорт, и это лучший способ доказать, что надо двигаться в одну сторону. Хлопок по клюву также может помешать плохому поведению, но, опять же, он не должен быть слишком сильным. Необходимо проявить терпение и использовать такого рода коррекцию ровно настолько, чтобы поощрить птицу, но не настолько, чтобы разозлить ее или угрожать ей. Именно по этой причине — не считая большой нехватки мужчин, — птичьими рыцарями были женщины. Большинство мужчин так сильно хотят контролировать, что забывают, как уговаривать. Нельзя позволять корвидам вывести тебя из равновесия — они чувствуют это, а мужчины быстрее поддаются гневу. Кроме того, они меньше заботятся о комфорте других. Это прекрасно подходит для соколиной охоты, где за грацией благородных и всепрощающих птиц может скрываться вульгарная или праздная натура.

Корвиды благородны, но не умеют прощать.

Дыня начала дергать привязь, что, конечно же, разозлило Боксера, который дернул в ответ. Я не знаю, была ли это слабость веревки или объединенная сила обеих птиц, тянувших одновременно, но привязь порвалась, и Дыня отпрыгнула в сторону, расправляя крылья, как будто какая-то часть ее существа помнила, что она могла бы летать, если бы ее кровь не изменили, сделав ее великаншей. Оликат попыталась вернуть зверя, но Дыня была слишком голодна, слишком устала маршировать, слишком устала слушать. И она продолжала удаляться, более целеустремленно, словно не могла поверить в свою удачу. Однажды она оглянулась. Она любила свою хозяйку — они были воспитаны так, что без этой связи были бы неуправляемы, — но ушла. Вероятно, она думала, что найдет что-нибудь поесть и вернется позже.