Война Кортни

Но истинная причина, по которой командиры Заксенхаузена и их штабы поставили мужчин и женщин под свой контроль через это и все другие безжалостные пытки и унижения, которые мог предложить лагерь, заключалась в том, что жестокость была руководящим принципом лагеря и его персонала. Дело было не только в том, чтобы наказать или даже убить внутренних врагов Рейха, но и в том, чтобы лишить их достоинства, человечности и самобытности. Борьба за пленников состояла не только в том, чтобы выжить, но и в том, чтобы сохранить хоть какое-то чувство собственной человечности, каким бы ничтожным оно ни было.

Герхард старался идти с высоко поднятой головой, сохраняя ровный темп, хотя каждая клеточка его тела кричала, чтобы ему позволили остановиться, свернуться калачиком на земле и заплакать от боли и унижения. Сегодня эта задача была легче, чем обычно. Он знал, что его ноги кровоточат от волдырей и рваных ран, оставленных предыдущими форсированными маршами, потому что чувствовал кровь между подошвой и внутренней стороной ботинка. Сегодня ботинки, которые ему выдали, были слишком велики. Спорно было, что хуже: слишком большие или слишком маленькие - они никогда не казались подходящего размера. Маленькие болели с того момента, как их надевали, но скованность, в которой были зажаты ноги, как бы мучительно это ни было, удерживала ногу внутри ботинка. С парой побольше поначалу было легче, но когда ступня скользила по носку, кожа натиралась, как дерево под наждачной бумагой, и раны становились все хуже.

Теперь, когда пройдено всего три километра, а впереди еще много, каждый шаг должен быть мгновением пытки. И все же он чувствовал лишь тупую боль. Жестяная чашка с жидкой черной жидкостью, которая, по-видимому, была кофе, и кусок гречневого хлеба, съеденный им утром, не могли дать ему достаточно энергии. И все же он чувствовал, что способен на большее усилие, чем прежде. Он даже испытывал странное чувство эйфории.

Мужчины вокруг Герхарда тоже оживились. Один из них на ходу насвистывал какую-то мелодию. Герхард рассудил, что это были последствия наркотика, который им дали, и его цель состояла в том, чтобы заставить солдат Вермахта сражаться, когда нормальный человек сдастся. Он вспомнил зрелища, которые видел под Сталинградом, и подумал: даже сейчас, даже здесь, мне не хуже, чем этим несчастным ублюдкам.

Герхард продолжал идти, глядя прямо перед собой, вместо того чтобы слепо смотреть на холодную твердую землю под ногами. Он окинул взглядом пространство плаца и увидел, как ворота лагеря распахнулись и мотоциклисты пронеслись мимо большой черной штабной машины. Он понял, что Каиндл был там с группой встречающих, ожидая, когда один из его людей откроет пассажирскую дверцу машины и все встанут по стойке смирно. Из машины вышел офицер СС в форме. Каиндл шагнул вперед, чтобы поприветствовать его. Двое мужчин обменялись словами: "Хайль Гитлер".

Все это время Герхард твердил себе, что это невозможно . . . этого не может быть. Но когда офицер СС прошел вдоль шеренги людей, которые были представлены для его осмотра, не могло быть никаких сомнений относительно его личности.

Во всех аптеках всех врачей, трудившихся над созданием чудесных лекарств для Рейха, не было ни одного вещества, которое могло бы вылечить тошнотворную смесь беспомощности, стыда и бессильной ярости, которая теперь сидела, как холодная злобная жаба, в глубине кишок Герхарда.

•••

“Ты, должно быть, слишком хорошо его кормишь, Каиндл, - заметил Конрад, когда они остановились, чтобы посмотреть на проходящего мимо брата. - Посмотри, как он прогуливается, как будто это его дом.”

Каиндл нервно рассмеялся. - Не бойтесь, бригадефюрер. Таково действие лекарства, которое ему ввели сегодня утром. Наш медицинский персонал заверил меня, что когда мы в следующий раз вернемся, чтобы осмотреть вашего брата, он будет в гораздо более удовлетворительном состоянии.”

“Я очень на это надеюсь. Что еще ты можешь мне показать?”

Они миновали караульный отряд из женщин-охранниц, надзиравших за дюжиной женщин. Все они были признаны виновными в незначительных нарушениях лагерной дисциплины и были вынуждены отдать “Заксенхаузенский салют". Они сидели на корточках, вытянув руки прямо перед собой, и стражники ругали своих бритоголовых жертв непрерывным визгливым потоком оскорблений и приказов, а на любую женщину, которая опускала руки или теряла равновесие, набрасывались с сапогами и деревянными дубинками.

В другом месте две шеренги заключенных-мужчин стояли по стойке смирно, их чередование прерывалось через равные промежутки телами, неподвижно лежащими на земле.

“Кто эти люди?- Спросил Конрад.

- Это мужчины-заключенные, которые утверждают, что не годятся для работы. Они должны провести рабочий день стоя по стойке смирно. Как вы можете видеть, это обеспечивает полезную форму истощения. Мы ожидаем, что таким образом потеряем около полудюжины человек в день.”

“Какова ваша смертность?- Спросил Конрад.