Вокруг света за 100 дней и 100 рублей

Я обглоданный кусок дерьма, который ни черта не стоит. Сам себе до жути противен. Кажется, все это время я не взбирался на гору, а катился в бездну. Мои пальцы потрескались, на пятках засохла кровь, а сознание оказалось исполосованным ранами во всех концах. Я протух, пропах, пропал. Это похоже на экспресс-курс по самоубийству.

У человека есть три пика существования — момент рождения, момент смерти и момент оргазма. Именно в эти мгновения им глубже всего познается Бог. В последние девяносто дней на меня часто накатывала волна пика осознания. На то он и пик, чтобы восседать вершиной над всем остальным, но у меня сама точка вершины вытягивалась в рельеф, пик следовал за пиком, а из-за него выглядывал следующий. Поначалу это было увеселительно, а затем пот потек ручьями, руки задрожали в такт зубам, сердце заколотилось автоматной очередью, я орал и скорее хотел скатиться вниз без оглядки. Жить каждую секунду в оргазме невозможно, сдохнешь скорее.

Сейчас реальность раздвинулась. Между самосознанием и окружающим миром, оказывается, все это время была прослойка. Похоже, где-то в ней и кроется абсолютная свобода. Какая же это жуткая подстава! Я так старательно шел к ней, а в конце ничего нет. Только сознание и безграничный холодный мир. Какая же это лютость.

Познань. Поздно. Похрен.

Я вывалился из автобуса, выкинул рюкзак, попробовал сесть подле него на корты и рухнул на асфальт. Картинка в глазах ходила ходуном, а живот выворачивался. Тело корчилось и извивалось, заставляя рот выдавливать животные звуки. Я крутился во всех направлениях, словно комок теста, который хорошенько размазывали перед отправлением в печку. Боль становилась все менее терпимой, коликами расползаясь по телу, стремясь к мозгу. Все. Пора. Я встал на колени, дополз до ближайшего столба, прислонился к нему и обильно сблевал. Меня рвало какими-то коричневыми комками, которые облепляли столб и асфальт под ним. Изо рта текли слюни, из носа сопли, из глаз капли. Из нутра летела какая-то отвратительная хрень, будто я блевал разными частями себя. Так я рассказывал миру про свою кругосветку.

Спустя минуту я плюхнулся обратно и обнял рюкзак. Было больно что-либо думать, поэтому было решено просто заткнуться, положив подбородок на потертый чехол синего шестидесятилитрового друга. Этот парень верно следовал со мной через все страны, и наш тандем скоро должен был распасться. Но сейчас мы сидели в очередном городе, и нужно было опять идти на центральную площадь, снова копаться в судьбах людей и вываливать им себя. Потом на прощание придется обниматься с одним из них, и при этом он скажет «See you soon, man», а я похлопаю его по плечу в ответ, зная, то это soon не случится никогда.

Не было больше сил испытывать эмоции. Облокотившись к шершавой стене, исписанной зелеными граффити, я положил голову на скомканный в трубу спальник, словно на нежное и хрупкое плечо, и уставился строго вперед. Люди шаркали в полуметре от меня, трамваи скрипели заученную песню, голуби клевали последние оставшиеся в этом городе крошки смысла. Как всегда, мир куда-то вертелся. Но мне больше не нужно было вертеться вместе с ним. Очень хотелось застыть и сидеть так полвечности, что я непременно бы и сделал, но уже через два часа меня встретил поджидавший автобус до Варшавы.

А дальше все как обычно — центральная площадь, двенадцать километров пешком. «А правда только сто рублей?», «черный или зеленый?», «полотенце свое или дать?». Варшава меня встречала в пятый раз, и я искренне радовался воодушевляющему количеству вкусной пищи в животе и красивых женщин в округе. Возможно, значительную часть и того, и другого завезли с Украины.