Волшебники

Солнце клонилось к закату, и тень от монумента Падшим уже накрывала фонтан и половину столов. Бронзовые Ресси и де Гилн равнодушно смотрели на ратушу и шпиль Университета за ней. На гранитном постаменте они стояли, по-братски закинув руки друг другу на плечи; выпивохи всех поколений меж собой звали их «закадычными друзьями», так и говорили, вместо «встретиться у памятника» — «навестить Друзей» или «пропустить с Друзьями кружку»; хотя, по правде — о чем все знали — Ресси с де Гилном никогда не встречались.

Жан Ресси был солдатом, Антуан де Гилн — волшебником. Ресси, крестьянский сын, сражался за городскими стенами, защищая осажденный Дарож; де Гилн стоял на смерть в трущобах Дарожа, не давая чуме вырваться из города. Капрал Ресси был убит в отчаянной контратаке, которую возглавил. Она отсрочила казавшуюся неизбежной капитуляцию Дарожа на пять дней; на шестой на помощь осажденным подошла королевская гвардия и оттеснила неприятеля назад к границе. Двумя столетиями раньше отставной придворный лекарь барон Антуан де Гилн сам стал жертвой Черной смерти, но его усилиями эпидемия уже шла на спад; город выстоял и не позволил чуме пройти дальше. Оба они своим мастерством и мужеством спасли тысячи людей, оба вышли победителями, и оба не дожили до часа победы.

В тысячелетней истории Дарожа хватало героев, но этих двоих чтили особенно. Почему? Так уж повелось….

Над залитыми солнцем памятником кружили с граем большие черные птицы. Они вили гнезда на башне ратуши и все называли их воронами, и Энсар, знаток всего на свете, тоже называл их воронами, но де Бренолю всегда казалось, что с ними что-то не так. На площади не было кормушек, но они не воровали хлеб со столов, как обычные уличные птицы, и не лезли к помойным ведрам; чем они могли питаться здесь, кроме пьяных мечтаний и дурных вестей? Разве что, пивной пеной: оттого, быть может, на угольно-черных перьях дарожских воронов иногда встречались похожие на брызги белые пятна.

— Что за наперсток?! — Де Бреноль, дождавшийся своей очереди и сунувший торговцу монету, изумленно уставился на извлеченную откуда-то из необъятного фартука простую глиняную кружку на один ковш. Ее, по-видимому, берегли для «приличных» посетителей. — Сэкономить пытаетесь, мсье?

— Но, мсье профессор… — торговец, растеряно моргнув, еще раз оглядел его с головы до ног.

— Сам знаю, что профессор. Мне — как всем! — отрезал де Бреноль под одобрительные смешки очереди. — И чтоб до краев!

Получив желаемое, де Бреноль отошел к ближайшему столу, чувствую со всех сторон любопытные взгляды. Полную четырехковшовую кружку одной рукой и удержать-то было непросто, не расплескав, но с этим он справился с честью. Пиво сильно пахло хлебом и было чуть сладковатым на вкус; как и двадцать, как и десять лет назад. Он покатал напиток во рту, сделал глоток, другой, третий.

— До дна! — выкрикнул какой-то шутник, и зрители подхватила. — До-дна! До-дна!

Справившись с искушением сжульничать и выпарить пиво заклинанием, Де Бреноль сделал четвертый, последний, глоток и поставил на стол почти нетронутую кружку. Он мог бы, пожалуй, и допить — в юности ему удавалось — но пить не хотелось: только ощутить позабытую тяжесть в руке, привкус на губах.

— Угощайтесь, мадемуазель! Без пива — какая учеба, как говаривал почтенный Ле Перрет. — Де Бреноль пододвинул кружку пышноволосой студентке, которую помнил заигрывавшей на лекции с кафедральным ассистентом, и пошел прочь.

Когда-то мать, грезившая его карьерой с самого рождения, дала ему второе имя в честь Антуана де Гилна; в детстве и юности площадь Падших вдохновляла его своим помпезным величием и беспечным разгулом. Теперь же взгляд именитого предшественника придавливал его к земле; здесь он еще острее, чем всегда, чувствовал себя чем-то ненужным и несущественным, камнем в море серой брусчатки под ногами.

И все же он продолжал почти каждый день обедать в маленьком кафе на краю площади, из упрямства или из верности привычке: Виктор Антуан де Бреноль отличался и тем, и другим.

Не успел он перейти площадь до конца, как толпа позади взорвалась ликованием. Де Бреноль обернулся: молодой шахматист победил своего опытного соперника и принимал поздравления.

Пройдя по проспекту Стекольщиков, где беспрестанно сновали экипажи, а на узком тротуаре было не протолкнуться, де Бреноль свернул на Сиреневый бульвар и оттуда — на улицу Морбеля, широкую и тенистую; кое-где на ней оставались лужи после ночного ливня, но де Бреноль не смотрел под ноги. Бренди еще не выветрился из головы, но тягостное чувство, преследовавшее его все последние дни — или, вернее было бы сказать, годы? — вернулось и с новой силой принялось точить коготки о его уставшую душу.

Он устал, он смертельно устал.

«Чего я хочу, спрашиваешь, Энсар?» — мрачно размышлял де Бреноль, все ускоряя шаг. — «Будто я недостаточно ясно объяснил тебе, чего хочу!»

Он собирался сделать глупость.

* * *

Джинн по имени Даврур предпочитал облик пожилого мужчины в зеленых одеждах, квадратной тюбетейке на круглой лысой голове и с аккуратной седой клиновидной бородкой.