Вопрос о вещи. Опыты по аналитической антропологии

Аргументы Дж. Кошут заимствует из философской традиции, идущей от Витгенштейна и Айера, направлены они против классической метафизики и её континентальных подвидов. Строятся же они на том, что все философские высказывания явно или неявно являются бессмысленными и не могут быть никак ни проверены, ни подтверждены (фальсифицированы, по К. Попперу). Поэтому современная новейшая философия (аналитическая) больше не ориентируется на утверждение априорных метафизических принципов, а целиком сосредоточивается на критике языка. И вот важный переход в аргументации: «…с логикой и математикой у искусства есть то общее, что оно суть тавтология, т. е. идея искусства (или произведения) и искусство суть одно и то же и может оцениваться как искусство, не выходя за пределы контекста искусства для какой-либо верификации»²⁰⁹. А это значит, что современное искусство, замещая собой старую философскую традицию, перенимает некоторые из условий, характерные для лингвистической философии, и должно делать свои высказывания наподобие аналитических, т. е. не синтетические, которые невозможны по определению. А это значит, что формой (логической) высказывания современного искусства должна быть тавтология, именно она и доводит аналитичность высказывания до абсурда, т. е. попросту аннулирует его содержательность²¹⁰. Современное искусство в лице своих неисчислимых объектов остаётся на полпути между философской традицией и математическими дисциплинами, однако пока оно – ни то, ни другое. Но тавтология не может быть принята в качестве высказывания в современное искусство без пояснений, дополняющих смысл её использования. Одно дело, когда я говорю вполне нейтрально: (вот) война – (это) война (констатация), другое, когда я говорю: на войне как на войне (высказывание, имеющее в виду нечто большее, чем то, что утверждается, – некий дополнительный интонированный привесок, избыток смысла, не соотносимый со значением этих двух понятий и их абсолютного тождества). Согласен: высказывания в современном искусстве тавтологичны, но используются они для того, чтобы высказать нечто большее, высказать то, что невидимо, невоспринимаемо, что не может быть актуализовано, а принадлежит только концепту. Вот где скрывается самая слабая сторона современного искусства, и она – не в его высказываниях, не в том, что она делает явным, объектным, а в том, что высказывается, – в идее. Действительно, один и тот же приём, который использует Витгенштейн, заключался в сведении любого высказывания к самому себе (собственному содержанию) и тем самым к его уничтожению. Проверить высказывание (на соответствие высказанному) – это постараться сделать его бессмысленным. В той же самой манере атакует современную философию и Кошут, полагая, что витгенштейновская критика её языка ставит перед ней неразрешимую проблему: дальнейшее её существование как формы познания. В таком случае получается, что только новейшее искусство, или то, которое называют modern art (а я – актуальным искусством), утверждает себя через тавтологию. Тавтология и есть основа нашего современного понимания искусства: вместо философии поэтическая констатация: нечто есть, потому что есть… и больше никаких вопросов.

96

Конечно, Дж. Кошут – художник, не мыслитель, кстати, в этом он отличается от Дюшана-шахматиста²¹¹ – нет ли здесь непреодолимой двусмысленности, исходящей из использования им таких понятий, как тавтология, опыт, внеопытное знание, аналитическое суждение и их свободное, я бы даже сказал, игровое применение к пониманию состояния современного искусства. И вот что интересно: художнику сегодня обязательно требуется концепт, концептуальное обоснование проекта (замысла), в противном случае он и его дело ничего не стоят. Современное искусство не в силах говорить больше того, что оно «говорит» в момент его восприятия, и крайне нуждается в комментарии, т. е. в оправдании самого себя как некоего нового объекта, который после разъяснения причин своего возникновения может обрести право на существование в качестве произведения искусства. Современное искусство лишено своей первоначальной очевидности, которая всегда сохранялась в старом искусстве (прежде всего в архитектуре, живописи и скульптуре). Каждое произведение Вермеера, Хальс или Рембрандта, Репина или Серова, Сезанна или Ван Гога, Клее или Кандинского всегда говорит: «Я (есть) искусство». Каждое произведение было вещью искусства, самой Вещью, тем, что всегда имеет не одно из качеств, и даже не много, а их богатство и избыток, т. е. как вещь оно не существует без окружающей ауры, которую предъявляет нашему взгляду. Современное искусство больше не владеет чужим взглядом, да и не ищет его, оно давно ослепло.

97