Вопрос о вещи. Опыты по аналитической антропологии

В любом случае, объект – чисто тавтологическая единица современного опыта искусства, и он нуждается в поддерживающей его рамке, «базе-основе», чем, на мой взгляд, и является речь арт-философа (художника-куратора). Изобразительно-вещную функцию осуществляет речь, кружащаяся вокруг объекта и наделяющая его особыми свойствами, часто неповторимыми. Объект становится произведением искусства именно потому, что его сопровождает речь, которая связывает объект с контекстом и заново определяет их отношение. Связывает концепт идея, выраженная подручными и случайными средствами (никакого ремесла), и она и есть речь арт-философа. Чтобы объект снова стал вещью, ему нужна легенда, своя собственная история, а не истории подобных объектов. Современный художник, в отличие от старых художников, фанатичных поклонников кисти и краски, глубоких и твёрдых ремесленников, «великих мастеров», является гротескно-сократическим типом (Ф. Ницше), несдержанным в речи, задающим себе и другим слишком много вопросов, строящим новые бесполезные планы и теории, из которых рождаются следующие, такие же… Каждая выставка – это история очередной катастрофы, настоящей неудачи и поражения арт-артиста… Скудность и немота минималистского объекта должна насыщаться, буквально пропитываться этим бесконечным нарративом: сначала идея; когда родилась – отдельно о материале, отдельно о позиции и уме автора/куратора, отдельно о форме и цвете, отдельно о количестве, отдельно ещё о многом, что можно прибавить к тому, что ещё не сказано. И вот всё заиграло, и этот скудный, ущербный и неясный объект превращается в вещь, в то, что теперь имеет постоянные свойства и позицию. Именно в качестве вещи объект искусства получает позднее и товарную стоимость.

Почти каждый значительный художник сегодня имеет одну-единственную тему, – с неё начинается его история… И она выглядит как расщеплённый жгут, а лучше даже сказать, как домашний веник (или метла?). Никакого прогресса, никакого развития и становления: только сдвиги, смещения, отрастания в стороны от ствола невидимого древа. История современного искусства (очень, кстати, краткая) – это кривая, уходящая в сторону от того, что мы называем понятным и ясным в традиционных пластических и изобразительных системах. И этих отходящих кривых становится всё больше, современное искусство развивается ростом боковых ответвлений от давно мёртвого и мумифицированного ствола «старого» искусства.

Надо признать, что искусство более не развивается, ибо не нуждается в развитии (которое стало вообще ложным принципом).

106

Аксиома: чем меньше взрывной эффект, внезапность и необычность художественного жеста, тем в большей речевой обработке объект нуждается. Вот что говорит Кошут: «…произведение искусства есть некое предложение или высказывание (proposition), предстающее в контексте искусства как комментарий к искусству»²¹⁷. Именно в силу того, что само произведение или объект не поддаётся наблюдению в момент его действия (разве только образцы кинетического искусства?), то оно или действует, и уже было, или не действует, тогда его не было, т. е. оно не случилось. И всё это требует комментария, и достаточно пространного, даже систематичного. Но главное для арт-философа сохранить интерес к художнику как личности, – не к его произведениям. Поскольку последние – объекты чего-то такого, что в них отсутствует. Краусс и не собирается объяснять действие объекта под названием «Новобрачная, раздетая её холостяками» («Большое стекло» Дюшана), ибо того просто нет, как нет и понимания того, что это за идея смогла себя реализовать в столь странном объекте американского авангарда, оставшись нам неизвестной. Вещь уходит туда, где она может спастись, а это живая, поясняющая и комментирующая её речь, и, как мы знаем, вещь и существует только в речи, нескончаемо говорящей о том, чего больше нет, и что не существует…

107. Тело под ударом