Воронеж – река глубокая

— На сегодня хватит! — сказала Рита.— Мой уче­ник. Я учусь в музыкальной школе и с дедушкой даю уроки. Как ты? Где брат? Рассказывай! Помнишь, как дедушка играл на скрипке в клубе?

Ученик, обрадовавшись, быстренько сложил ноты в расхлестанную папку без тесемок, сунул ее под мышку и, забыв попрощаться, исчез. Пришел дед Майер, тоже удивился и обрадовался, меня усадили как почетного гостя под портретом композитора Глинки. Жалко, мне было не до разговоров, я закрыл глаза и заснул. В гостях. На радостях. Совсем я выбился из сил.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Пленных фрицев пригнали чуть свет. Зима сорок пятого была мягкой, с длительными оттепелями, не то что в сорок первом, когда воробьи, спасаясь от мороза, залетали в магазины и учреждения. Улицы были без снега, сугробы лежали лишь в развалинах. Пришли немцы без вооруженного конвоя, шли не в ногу, хотя и строем, впереди и сзади два немца с красными кру­жочками на палках, вроде нынешнего ГАИ, к ним привыкли, и осатаневшие мальчишки не пытались ис­подтишка врезать «фашисту» камнем из рогатки. За это попадало крепко, вызывали матерей в комендатуру. Партизанщина окончилась сама собой, когда пленных стало, что нерезаных собак, а наши ворвались в про­клятую Германию. Фрицы работали медленно, без рус­ских длинных перекуров, восстанавливали дома основа­тельно, аккуратно, на века, как кирхи.

— Выноси!

Мы уезжали из родного дома. Люди обладают удивительной способностью обрастать барахлом. Мы пришли в подвал с единственным вещмешком, уезжали с «добром», которого хватило на целую подводу. Ло­шадь достал по старой дружбе артист Боянов. С ним еще трое артистов. На подводе стояли кресла, стулья, трюмо и роскошная софа.

— Это подарок от театра Хранителям Развалин Дома артистов,— патетически сказал Валентинов, ко­мик в жизни и на сцене, смешной.— Когда-нибудь на фасаде дома Фридриха Энгельса, пятьдесят восемь, будет висеть мемориальная доска: «Здесь родились и жили дольше всех братья Васины».

— Не тот текст! — запротестовал Боянов.— Пред­лагаю другой. «Они здесь выстояли!» Вот так... Однаж­ды они меня здесь в пираты чуть не обратили. Ох и попало же от покойной жены!

Выносили наши жалкие пожитки без меня.

— Отдыхай! Без тебя справимся.

— Где вы раздобыли софу и кресла? — поинтересо­вался я.

— Из списанного реквизита,— объяснил Фразе.

Я не ожидал такой чести, «звезда» оперетты таскал мои узлы. Если рассказать ребятам в техникуме, не поверят. Полковнику с красивой дамой, которому я за­видовал в фойе театра, такая честь вряд ли была бы оказана.

— В столярке подлатали, подклеили, ничего, смот­рится.

Пленные не обращали на нас внимания, они стояли цепочкой, передавали из рук в руки обгорелые кирпичи, рушили стены. Пришли две машины с досками.

— Попробую договориться,— направился к шофе­рам Фразе, но, видно, шоферы не ходили в Музкомедию, разговор не состоялся.

— Ничего, на лошади доедут!

— Пошли, попрощаемся с нашей комнатой! — пред­ложил я Рогдаю.

Конечно, ордер нам выписали на двоих. Мы прошли в секцию дома, где когда-то был наш «номер»; пленные уже расчистили секцию от хлама, обгорелых балок и скрученных труб водопровода. Рушили стояк дымохо­да от печек на двух этажах. Набросили повыше петлю троса, заработала лебедка.

— Ахтунг! — предупредили нас.— Стой!

Пленный замахал руками и жезлом, показывая, что, мол, сейчас обвалится труба, как будто мы сами не видели. Труба рухнула, поднялась туча пыли, когда она осела, фрицы образовали «живую цепочку», привычно стали передавать из рук в руки кирпичи, складывая их во дворе на месте сгоревшего сарая в аккуратный шта­бель. Разбили печку с пониманием, целые изразцы откладывали в сторону, добрались до дымохода, в кото­ром тетя Клара хранила «сокровища Монтецумы», и тут я увидел, что они вынули из дымохода коробку.

— Ахтунг! — теперь закричал я и полез к ним через груду хлама. Нужно было быть полным идиотом, чтоб не догадаться проверить тайник. Она специально оставила метку в подвале, написала свои инициалы, как на се­ребряных вилках. Она мне оставила метки! Как я не сообразил!

Я вырвал у фрицев металлическую тяжелую ко­робку.

— Это наше! Моя! Это мы прятали!

— Это тоже ваше? — спросил один из них на лома­ном русском, указывая на портативные немецкие акку­муляторы, извлеченные следом из тайника. Вот, оказы­вается, что нес дядя Вилли в рюкзаке через реку Воро­неж — передатчик и аккумуляторы к нему, а запасные спрятали в квартире тети Клары.

— Тоже мои! — сказал я сгоряча. Не буду же я объяснять пленным, что эти вещи принадлежат со­ветским разведчикам, я и брату-то ничего не рассказы­вал. Мне же сказали молчать, я и молчу...

— Что за шум? — к нам подошел неизвестно откуда взявшийся старший лейтенант. Немцы оживленно заго­ворили, офицер отлично их понимал.

— Ребята, вы что-то мудрите,— сказал он.— Что лежит в этой коробке?

— Я уже забыл,— ответил я.— Мама положила. Мы уходили из города, шла бомбежка, все делалось второпях. Не верите, спросите у людей.

— Предположим,— сказал старший лейтенант.

— Открывайте коробку! — сказал Рогдай и посмот­рел на меня с выражением.