Читаем Ворота Расёмон полностью

– Завтра, друг мой Микэ, здесь пули полетят градом. Сунешься под них – тебе конец. Лучше спрячься и не выходи, что бы вокруг ни творилось, – говорил коту оборванец, продолжая осматривать револьвер. – Мы с тобой давние приятели. Но сегодня видимся в последний раз. Может, ты погибнешь завтра. А может, и я. Но даже если мы оба выживем, я больше не буду рыскать с тобой по помойкам. То-то ты, наверное, обрадуешься.

Тем временем дождь снова зашумел сильнее. Плотные тучи нависли над крышей – казалось, задевая черепицу. В кухне сгустился сумрак. Оборванец, впрочем, невозмутимо закончил возиться с револьвером и аккуратно его зарядил.

– Будешь по мне скучать? – продолжал он разговор с котом. – Впрочем, кошки, говорят, всего три года добро помнят. Вряд ли ты – исключение. Что ж, неважно. Если меня не станет… – Он осёкся: с улицы в дом кто-то вошёл. Оборванец сунул револьвер за пазуху и мгновенно обернулся – но не быстрее, чем в кухне раздвинулись сёдзи. Изготовившись защищаться, он вдруг встретился взглядом с неожиданным пришельцем.

Тот – вернее, та, – открыв сёдзи и увидев чужака, вскрикнула от неожиданности. Это была молодая женщина, босоногая, с большим традиционным зонтом из промасленной бумаги. От испуга она чуть не выскочила обратно под дождь, но, быстро опомнившись, вгляделась в полумрак кухни, где сидел оборванец.

Тот, тоже застигнутый врасплох её приходом, так и застыл на одном колене, пристально глядя на девушку – но уже без насторожённости. Некоторое время они молча смотрели друг другу в глаза.

– Синко, ты, что ли? – уже спокойнее окликнула она. Оборванец, усмехнувшись, пару раз кивнул.

– Прости. Уж очень дождь лил, вот я и зашёл, пока никого не было… Не подумай, будто я решил взломщиком заделаться.

– До чего ж ты меня напугал! Взломщик – не взломщик, а не слишком ли ты много себе позволяешь? – проворчала она, отряхивая капли с зонта. – Ступай отсюда. Я захожу.

– Что ж, и уйду. Уйду, не шуми. А вы разве не эвакуировались?

– Эвакуировались. Только вот… а тебе-то какое дело?

– Тогда, видно, ты что-то забыла. Заходи уже внутрь. Льёт ведь как из ведра.

Всё ещё сердясь, она молча присела на дощатый настил в кухне. Потом протянула грязные ступни к водостоку и принялась поливать их из ковшика. Оборванец, сидя со скрещёнными ногами, сосредоточенно наблюдал за ней, потирая щетину на подбородке. Это была деревенская девушка со смуглой кожей и веснушками на носу, одетая как служанка – в простое домотканое кимоно с полосатым хлопковым поясом. Живое лицо и крепкое тело были ладными, словно налитое яблоко или персик.

– Если ты вернулась посреди всей этой заварухи – значит, важное оставила. Что забыла-то? А? О-Томи? – снова спросил Синко.

– Что надо, то и забыла. Хватит болтать, ступай, говорят тебе! – отрезала девушка. И вдруг, будто вспомнив о чём-то, с тревогой обернулась к нему: – Синко, а ты не знаешь, где Микэ?

– Микэ? Да вот же… о, куда это он подевался?

Синко огляделся. Как оказалось, кот успел забраться на полку и теперь сидел там, свернувшись между чугунком и ступкой. О-Томи тоже его заметила. Тут же забыв о собеседнике, она отбросила ковшик и вскочила на ноги с радостной улыбкой, подзывая беглеца.

Синко с недоверием переводил взгляд с неё на животное и обратно.

– Так ты за котом, что ли, вернулась?

– А что такого? …Микэ, Микэ, давай, спускайся!

Внезапно Синко расхохотался. В шуме дождя смех прозвучал жутковато – и О-Томи, вспыхнув, накинулась на него:

– И что смешного? Хозяйка вся извелась: ох, мол, кота взять забыли! В три ручья плачет: а вдруг, говорит, его убьют? Не могу я на такое смотреть, жалко её до смерти – вот я в дождь и прибежала!

– Ладно, ладно. Не буду смеяться, – фыркнул Синко. – Всё, перестал. Но сама подумай: завтра тут стрелять будут! Кошкой больше, кошкой меньше… ну, не смешно ли? Ты уж извини, но только хозяйка твоя, выходит, вздорная и глупая баба. Ради какого-то кота…

– А ну, молчи! Ещё мне не хватало слушать, как ты мою хозяйку оскорбляешь! – едва не затопала ногами О-Томи. Впрочем, оборванца вспышка ничуть не испугала – напротив, он продолжал беззастенчиво разглядывать её фигуру. И действительно, девушка сейчас была притягательна красотой дикарки. Кимоно и исподнее насквозь промокли от дождя и почти не скрывали её молодого тела. Она ещё не знала мужчины – это было понятно с первого взгляда.

– Так ведь она тебя сюда прислала, – усмехнулся он, не сводя глаз с собеседницы. – Прислала ведь? Сейчас жители разбежались, в целом Уэно никого не сыщещь. А без людей что столица, что дикий лес – всё одно. Волков, может, и нет, зато есть много кто похуже. Понимаешь?

– Чем языком болтать, помоги лучше достать кота. Стрелять-то не сейчас начнут. Подумаешь, опасность!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Самозванец
Самозванец

В ранней юности Иосиф II был «самым невежливым, невоспитанным и необразованным принцем во всем цивилизованном мире». Сын набожной и доброй по натуре Марии-Терезии рос мальчиком болезненным, хмурым и раздражительным. И хотя мать и сын горячо любили друг друга, их разделяли частые ссоры и совершенно разные взгляды на жизнь.Первое, что сделал Иосиф после смерти Марии-Терезии, – отказался признать давние конституционные гарантии Венгрии. Он даже не стал короноваться в качестве венгерского короля, а попросту отобрал у мадьяр их реликвию – корону святого Стефана. А ведь Иосиф понимал, что он очень многим обязан венграм, которые защитили его мать от преследований со стороны Пруссии.Немецкий писатель Теодор Мундт попытался показать истинное лицо прусского императора, которому льстивые историки приписывали слишком много того, что просвещенному реформатору Иосифу II отнюдь не было свойственно.

Теодор Мундт

Зарубежная классическая проза
Этика
Этика

Бенедикт Спиноза – основополагающая, веховая фигура в истории мировой философии. Учение Спинозы продолжает начатые Декартом революционные движения мысли в европейской философии, отрицая ценности былых веков, средневековую религиозную догматику и непререкаемость авторитетов.Спиноза был философским бунтарем своего времени; за вольнодумие и свободомыслие от него отвернулась его же община. Спиноза стал изгоем, преследуемым церковью, что, однако, никак не поколебало ни его взглядов, ни составляющих его учения.В мировой философии были мыслители, которых отличал поэтический слог; были те, кого отличал возвышенный пафос; были те, кого отличала простота изложения материала или, напротив, сложность. Однако не было в истории философии столь аргументированного, «математического» философа.«Этика» Спинозы будто бы и не книга, а набор бесконечно строгих уравнений, формул, причин и следствий. Философия для Спинозы – нечто большее, чем человек, его мысли и чувства, и потому в философии нет места человеческому. Спиноза намеренно игнорирует всякую человечность в своих работах, оставляя лишь голые, геометрически выверенные, отточенные доказательства, схолии и королларии, из которых складывается одна из самых удивительных философских систем в истории.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Бенедикт Барух Спиноза

Зарубежная классическая проза