Ворота Расёмон

– Да нет, ничего… Просто… Ведь для девушки честь важнее всего на свете. А ты – а ты готова была из-за кота отдаться. Не слишком ли? – На мгновение он умолк. Но О-Томи, прижимая животное к груди, лишь улыбалась. – Неужели ты его так любишь?

– И это тоже, – туманно ответила О-Томи.

– Или это из-за хозяев? Все в округе рассказывают, как ты им верно служишь. Думала, что перед хозяйкой будет стыдно, если кот вдруг погибнет?

– Ну… я и Микэ люблю. И хозяйка мне дорога. Только… – Она наклонила голову, будто вглядываясь куда-то вдаль. – Как и сказать-то… Подумалось: если не сделаю этого, потом на душе скверно будет.

Прошло некоторое время. Синко, оставшись один в кухне, рассеянно сидел, обхватив колени, покрытые старым юката. По крыше ещё стучали редкие капли дождя. Опускалась ночь, постепенно вновь поглощая окружавшие предметы – шнур от потолочного окна, горшок с водой возле рукомойника… Над затянутым тучами Уэно поплыли тяжёлые удары храмового колокола, и Синко, вздрогнув, огляделся. Потом на ощупь зачерпнул себе воды.

– Минамото-но Сигэмицу, называемый также Мураками Синдзабуро! Сегодня ты получил урок, – пробормотал он в темноте и жадно осушил ковшик.

* * *

Двадцать шестого марта 1890 года О-Томи с мужем и тремя детьми шла по главной улице Уэно.

В этот день в галерее Такэнодай открывалась Третья национальная промышленная выставка; к тому же у ворот, оставшихся от прежнего храма Канъэйдзи, в полную силу расцвела сакура. Оттого на улице было не протолкнуться. По проезжей части двигалась сплошная вереница экипажей и рикш – похоже, разъезжались с открытия выставки гости, среди которых были и такие именитые, как Маэда Масана, Тагути Укити, Сибусава Эйити, Цудзи Синдзи, Окакура Какудзо, Гэдзё Масао[92].

Держа на руках младшего сына, которому сравнялось пять, муж О-Томи пробирался сквозь густую толпу; старший сын цеплялся за отцовский рукав. Муж то и дело оглядывался на О-Томи – та, ведя за руку дочь, улыбалась ему своей ясной улыбкой. Конечно, за прошедшие двадцать лет она постарела – но глаза горели так же ярко. Через несколько лет после Реставрации Мэйдзи она вышла замуж за хозяйского племянника, у которого тогда была небольшая часовая мастерская в Иокогаме. Мастерская с тех пор переехала на Гиндзу.

Случайно подняв глаза, О-Томи попала взглядом в запряжённый парой лошадей экипаж, в котором непринуждённо восседал – не кто иной, как Синко! Да, теперь его грудь была увешана орденами и медалями, мундир расшит золотым позументом, на голове красовался плюмаж из страусиных перьев… и всё-таки это багровое лицо с седеющими бакенбардами, несомненно, принадлежало тому самому оборванцу. О-Томи невольно замедлила шаг – но, как ни странно, ничуть не удивилась. Она и тогда чувствовала: Синко – никакой не оборванец; быть может, его выдали черты лица, или манера говорить, или то, что у него был револьвер – вещь очень дорогая. Она безмятежно рассматривала его лицо – и Синко, то ли случайно, то ли намеренно, тоже задержал на ней взгляд. Воспоминания о дождливом дне двадцать лет назад нахлынули на О-Томи с мучительной ясностью. Тогда она – быть может, опрометчиво – едва не отдалась Синко, чтобы спасти кота. Что ею тогда двигало? О-Томи и сама не знала. А Синко всё равно не позволил себе к ней прикоснуться. Что двигало им? Этого она не знала тоже. Но случившееся казалось совершенно естественным – будто иначе и быть не могло. Проходя мимо экипажа, она почувствовала, как на душе стало легко.

Коляска Синко отъехала прочь. Муж обернулся, ища в толпе О-Томи, и она, увидев его лицо, улыбнулась как ни в чём не бывало – живо и радостно.

Август 1922 г.

О-Гин

Случилось это давным-давно – может, в эпоху Гэнна, а может, в эпоху Канъэй[93].

В те времена, если обнаруживали человека, который верил в учение Отца Небесного, его сжигали на костре или распинали. Но, говорят, из-за жестоких гонений Господь Всемогущий особенно пёкся о своих последователях в нашем государстве и не скупился для них на чудеса. Случалось, что в деревнях вокруг Нагасаки на закате показывались ангелы и святые заступники. Рассказывают, что верующему по имени Мигель Яхей на водяной мельнице в местности Ураками[94] однажды явился сам Иоанн Креститель. Одновременно, чтобы сбивать верующих с пути, в деревни наведывались и бесы, принимавшие самый разный вид: то странных людей с чёрной кожей, то диковинных иноземных цветов, то плетёной повозки. Утверждают, что и крысы, терзавшие Мигеля Яхея в подземном узилище, куда не проникал дневной свет, были воплощением дьявола. Яхея сожгли на костре вместе с одиннадцатью другими христианами осенью, в восьмой год то ли Гэнна, то ли Канъэй – в общем, давным-давно.