Ворота Расёмон

Судья не понимал, почему узники так упрямятся. Сам он был незнаком и со Святым Писанием, и с учением Будды Шакьямуни, оттого ему порой казалось, что все трое сошли с ума. Убедившись, что перед ним не безумцы, он решил, что это какие-то диковинные звери, живущие не по-людски, – вроде гигантских змей или единорогов. Оставить таких чудовищ среди людей значило не только пойти против закона, но и подвергнуть опасности государство. Потому, месяц продержав преступников в темнице, судья решил сжечь всех троих на костре. (Впрочем, говоря по правде, он, как человек обыкновенный, об опасности для государства и не думал: для него существовал, во‐первых, закон, а во‐вторых – традиции, о прочем же печься было ни к чему).

Ведомые к месту казни на окраине деревни, узники не выказывали страха. Для сожжения выбрали каменистый пустырь у кладбища. Там семье зачитали список их преступлений, после чего привязали к толстым, четырёхугольным в сечении столбам посреди площадки: справа Иоанну О-Суми, в центре Иоанна Магосити, слева Марию О-Гин. О-Суми от каждодневных пыток будто постарела, обросшее бородой лицо Магосити было бледным, без кровинки. Лишь О-Гин по сравнению с ними не переменилась. Все трое, взойдя на подготовленные кучи дров, сохраняли полное спокойствие.

Вокруг места казни загодя собралась толпа зевак, над ними, словно балдахин на фоне неба, протянули ветви несколько кладбищенских сосен.

Когда приготовления были закончены, один из чиновников, торжественно подойдя к приговорённым, объявил: у них есть немного времени подумать, и, если они отрекутся от Слова Божьего, то их немедленно отпустят. Никто из троих не удостоил его ответом, продолжая с улыбкой на устах смотреть в небесную высь.

На несколько минут воцарилась тишина. Молчали не только чиновники, но и многочисленные зрители. Все взгляды были прикованы к лицам преступников. Впрочем, не оттого зрители замерли, затаив дыхание, что им было жалко несчастных, – напротив, большинство с нетерпением ожидало, когда костры подожгут. Что до чиновников, то для них казнь была, в сущности, лишней работой, а потому они стояли со скучающим видом и даже друг с другом не разговаривали.

Внезапно собравшиеся услышали такое, чего никак не ожидали.

– Я отрекаюсь от святого учения, – прозвучал голос О-Гин. Толпа было зашумела, но тут же затихла вновь: Магосити, повернувшись к приёмной дочери, слабым голосом печально произнёс:

– О-Гин! Неужто ты поддалась искушению дьявола? Потерпи чуть-чуть, и ты сможешь узреть лик Господа нашего!

Не успел он договорить, как из последних сил заговорила и О-Суми:

– О-Гин! О-Гин! Дьявол хочет завладеть тобой. Молись! Скорее молись!

Девушка не отвечала, неотрывно глядя на кладбищенские сосны, чьи ветви, словно шатёр, простёрлись над толпой. Чиновники тем временем приказали её развязать.

Иоанн Магосити, увидев это, бессильно закрыл глаза.

– Господь всемогущий, предаю себя в твои руки!

О-Гин, наконец освобождённая от верёвок, какое-то время стояла, будто не веря случившемуся, а затем, повернувшись к Магосити и О-Суми, в слезах рухнула перед ними на колени. Магосити по-прежнему не открывал глаз, О-Суми же отвернулась от приёмной дочери.

– Отец, матушка, простите меня, умоляю, – наконец заговорила О-Гин. – Я отреклась от святого учения. Ведь отсюда я вижу ветви сосен, растущих на кладбище. Там лежат мои родители. Они не слышали Слова Божьего и наверняка отправились прямиком в ад. Как смогу я, зная об этом, перешагнуть порог рая? Нет, я пойду за ними – в самые глубины Инферно. Отец, матушка, прошу вас, займите своё место рядом с Иисусом и Марией!

Слова О-Гин прерывались рыданиями. В конце концов она умолкла, продолжая горько плакать. Тут и из глаз Иоанны О-Суми полились слёзы, капая на сложенные у ног дрова. Верующей христианке, вот-вот собиравшейся войти в райские кущи, так отчаиваться не подобало, а потому Иоанн Магосити, с горечью взглянув на жену, обратился к ней с упрёком:

– Неужто и тебя обуял дьявол? Если желаешь отречься от святого учения, Бог тебе судья. Я готов погибнуть на костре в одиночестве.

– Нет, я пойду с тобой. Не потому… не потому… – О-Суми, проглотив слёзы, выкрикнула: – Я пойду не потому, что хочу в рай! А потому лишь, что с тобой не хочу разлучаться!

Магосити долго молчал. К его лицу, прежде бледному, прилила кровь, на коже выступила испарина. Он будто видел перед глазами собственную душу, за которую боролись ангел и дьявол. И если бы в тот момент О-Гин, рыдавшая у ног приёмного отца, не подняла голову… Но она подняла. Полные слёз глаза, неотрывно глядевшие на Магосити, сияли нездешним светом. На него смотрела не просто невинная маленькая девочка – нет, в ней словно соединились все заблудшие дети Евы.

– Отец! Идём с нами в ад! И матушка, и я, и мои родные родители – предадимся в руки дьявола вместе!

В конце концов сдался и Магосити.