Ворота Расёмон

В моём номере, разумеется, было тихо. Но, к моему удивлению, дверь оказалась открыта. Поколебавшись, я всё-таки вошёл внутрь. Стараясь не смотреть в зеркало, я присел у стола. Кресло было обтянуто синим сафьяном, напоминающим кожу ящерицы. Я открыл сумку, вынул рукопись и попытался продолжить работу над рассказом. Но шло время, а моё перо, которое я уже обмакнул в чернила, так и не двигалось с места. А когда всё-таки сдвинулось, то застрочило снова и снова одни и те же слова: «All right… All right… All right sir… All right…»

Вдруг на тумбочке у кровати зазвонил телефон. Вздрогнув, я встал и взял трубку:

– Кто это?

– Это я. Я…

Звонила племянница.

– Что такое? Что-то случилось?

– Да, случилось ужасное. Дело в том, что… это ужасно. Я и тёте позвонила.

– Ужасное?

– Да. Приезжай поскорее. Прямо сейчас!

Связь оборвалась. Положив трубку на место, я машинально нажал на кнопку вызова прислуги, – и видел при этом, как у меня трясутся руки. Коридорный, однако, не спешил. Я позвонил ещё несколько раз – не столько в раздражении, сколько в тревоге. Смысл слов «all right», обращённых ко мне судьбой, наконец-то становился ясен.

В тот день после обеда муж моей старшей сестры бросился под поезд на полустанке в пригороде Токио. Он был – совсем не по сезону – одет в плащ. Я всё ещё дописываю рассказ, над которым тогда работал, в гостиничном номере. Полуночные коридоры пусты. Но иногда за дверью слышится хлопанье крыльев. Быть может, кто-то держит здесь птиц.

2. Возмездие

Я проснулся у себя в номере около восьми утра. Едва я попытался встать с постели, как обнаружилось, что один из моих шлёпанцев загадочным образом испарился. Этот повторяющийся феномен вызывал у меня тревогу и даже страх на протяжении последней пары лет. Кроме того, вспоминался герой древнегреческих мифов, у которого была только одна сандалия. Я позвонил коридорному, чтобы тот помог найти пропажу. Коридорный принялся обшаривать маленькую комнату, с сомнением поглядывая на меня.

– Вот он. В ванной был.

– Но как он там оказался?

– Может, крыса утащила.

Когда коридорный ушёл, я выпил кофе без молока и вновь взялся за свой рассказ. Прямоугольное окно, отделанное вулканическим туфом, выходило на заснеженный двор – мой взгляд бездумно обращался туда каждый раз, как я переставал писать. Снег под кустами, на которых уже начали набухать почки, был серым от копоти большого города. У меня от этого пейзажа почему-то заныло сердце. Я перестал писать и, дымя сигаретой, погрузился в размышления. О жене, о детях – и особенно о муже сестры…

Перед тем как он покончил с собой, его обвинили в поджоге. Неудивительно: их дом сгорел после того, как зять застраховал его на сумму вдвое больше первоначальной цены. Помимо этого, он отбывал условный срок за лжесвидетельство. И всё же – ещё больше, чем его самоубийство, меня тревожило то, что каждый раз, возвращаясь в Токио, я видел пожар: то горящий лес из окна поезда, то зарево в районе моста Токива – из окна автомобиля (в тот раз я ехал вместе с женой и ребёнком). Всё это – ещё до того, как сгорел дом у зятя, – невольно наводило меня на соответствующие мысли.

– Как бы в этом году у нас пожар не случился.

– Не говори так, это плохая примета. …Ужасно будет, если всё сгорит. И страховка у нас совсем маленькая…

Мы не раз это обсуждали. Впрочем, в итоге мой дом не сгорел… я, попытался стряхнуть с себя морок и вновь взяться за работу. Мне, однако же, не удалось выдавить из себя ни строчки. В конце концов я встал из-за стола, улёгся на кровать и принялся читать «Поликушку» Толстого. Характер у главного героя был сложным – в нём переплетались тщеславие, честолюбие и болезненные наклонности. Более того, его трагикомическая жизнь – с некоторыми поправками – была карикатурой на мою. В конце концов мне стало не по себе – так остро я ощутил в этой истории иронию судьбы. Не проведя за чтением и часа, я вскочил с кровати и со всей силы швырнул книгу в угол комнаты, за занавеску.

– Чтоб ты сдох![141]

Вдруг из-под окна выскочила большая крыса и по диагонали, через всю комнату, бросилась в ванную. Я кинулся вслед, распахнул дверь – но крыса исчезла. Под ванной её тоже не обнаружилось. Мне стало не по себе, я поспешно переобулся из тапочек в ботинки и вышел в пустынный коридор.

Он по-прежнему выглядел мрачно, словно тюремный. Опустив голову, я бродил вверх-вниз по лестницам и в какой-то момент оказался на кухне.

Здесь было на удивление светло, но в печах, выстроившихся в ряд с одной стороны, плясало пламя. Проходя сквозь кухню, я чувствовал на себе холодные взгляды поваров в белых колпаках. Казалось, я провалился в ад. С губ моих сами собой сорвались слова молитвы: «Господи, покарай меня, только не гневайся! Я погибаю».