Ворота Расёмон

Девушку звали Сун Цзиньхуа, ей было пятнадцать. Чтобы заработать на кусок хлеба, она стала торговать собой и каждую ночь принимала клиентов в своей комнатушке. Среди многочисленных обитательниц весёлого квартала Циньхуай в Нанкине нашлось бы много таких, кто не уступал ей миловидностью, – но едва ли кто обладал столь же доброй и мягкой душой. В отличие от своих товарок, она никогда не лгала и не капризничала, напротив – что ни вечер, с весёлой улыбкой развлекала гостей, посещавших её мрачное жилище. Когда кто-нибудь платил ей больше уговоренного, Цзиньхуа радовалась, что может угостить отца – единственного родного человека – лишней рюмочкой его любимого байцзю.

Благой нрав, конечно, достался Цзиньхуа от рождения, но если уж искать другую причину – то, как указывало распятие на стене, покойная мать вырастила Цзиньхуа в католической вере.

Прошлой весной один молодой японец, приехавший в Китай, чтобы побывать на скачках в Шанхае и полюбоваться пейзажами южных провинций, провёл ночь в комнате Цзиньхуа и имел с ней любопытный разговор. Пока он курил сигару, легко держа миниатюрную девушку на коленях, обтянутых европейскими брюками, его взгляд случайно упал на распятие на стене. На лице японца отразилось недоумение.

– Ты что, христианка? – спросил он на неуверенном китайском.

– Да, меня крестили, когда мне было пять.

– И ты занимаешься таким ремеслом? – В вопросе слышалась насмешка. Но Цзиньхуа лишь положила ему на плечо свою головку с волосами цвета воронова крыла, и, как обычно, заулыбалась во весь рот.

– Если не буду, мы с отцом от голода умрём.

– Отец уже старик?

– Да, с постели не встаёт.

– Но… но разве ты не думала, что, если торговать собой, не попадёшь в рай?

– Нет… – Цзиньхуя перевела взгляд на распятие и задумчиво проговорила: – Мне кажется, Господь наш Христос в раю поймёт меня. Иначе получится, что он такой же, как полицейские в Яоцзясяне.

Молодой японец улыбнулся. Порывшись в карманах пиджака, он вытащил пару нефритовых серёжек и вдел их Цзиньхуа в ушки.

– Вот серьги – купил в подарок, хотел в Японию везти. Но, пожалуй, отдам тебе на память о сегодняшней ночи.

Цзиньхуа и правда крепко верила в то, о чём сказала, – с того самого времени, как впервые приняла ночного гостя.

С месяц назад, однако, эта набожная проститутка заболела – у неё обнаружился сифилис. Прослышав о недуге, её товарка Чэн Шаньча посоветовала пить для облегчения боли лауданум; другая, Мао Инчунь, по доброте душевной поделилась остатками средств, которыми пользовалась сама, – ртутными пилюлями и мазью с каломелью. Увы, ничего не помогало: хотя Цзиньхуа сидела дома и клиентов не принимала, лучше ей не становилось.

Как-то Чэн Шаньча, зайдя к ней поболтать, с большой убеждённостью рассказала о народном средстве, обещавшем излечение:

– Раз ты от кого-то заразилась, нужно поскорее передать болезнь другому человеку. Сделаешь так – точно выздоровеешь за пару дней!

Цзиньхуа, подперев рукой подбородок, сперва слушала довольно равнодушно, но в конце концов словно бы заинтересовалась:

– Правда? – легко спросила она.

– Чистая правда! У меня сестра болела, как ты, всё вылечиться не могла. А потом передала болезнь гостю – и тут же поправилась!

– А с гостем что случилось?

– Гостя жалко. Он, говорят, ослеп из-за этого.

Когда Чэн Шаньча ушла и Цзиньхуа осталась одна, она опустилась на колени перед висевшим на стене распятием и, не сводя глаз с Христа, принялась истово молиться.

– Господь наш Иисус на небесах! Я занимаюсь недостойным ремеслом, чтобы прокормить отца. Но весь позор ложится на меня, вреда я никому не делаю. Потому я думала, что после смерти смогу войти в рай. А теперь, выходит, чтобы работать, нужно заразить кого-то из гостей. Значит, нельзя мне больше ни с кем делить ложе – пусть я умру от голода, тогда и болезни тоже конец. Не то получится, что я ради своего счастья погубила другого человека. Но я ведь женщина, я подвластна искушениям. Молю тебя, Господь наш Иисус на небесах, защити меня от соблазна! Кроме тебя, некому обо мне позаботиться.

Решив так, Цзиньхуа наотрез отказывалась принимать мужчин, как ни уговаривали её Шаньча и Инчунь. Случалось, к ней заходил кто-то из прежних клиентов, но и тогда она лишь выкуривала с ним сигаретку и ни за что не соглашалась на большее.

– У меня нехорошая болезнь. Если будешь со мной, заразишься, – говорила она.

Если гость, будучи навеселе, пытался настаивать, Цзиньхуа вновь повторяла свои предостережения – и даже показывала свидетельства недуга. Потому клиенты скоро перестали к ней заглядывать – но сводить концы с концами, что ни день, становилось всё труднее.

Вот и сегодня – она продолжала сидеть без дела, облокотившись на стол; как обычно в последнее время, никто не появлялся. Ночь тянулась бесконечно; тишину нарушал только доносившийся откуда-то стрекот сверчка. Холод от каменного пола в нетопленой комнате мало-помалу проникал сквозь её серые атласные туфельки и, словно поднимающаяся вода, полз выше и выше по изящным ножкам.