Ворота Расёмон

Однако через десять лет после восстановления сада и его, и семейный особняк снесли, чтобы на их месте построить железнодорожную станцию с маленьким ресторанчиком напротив.

К тому моменту никого из Накамура в доме уже не осталось. Мать семейства, конечно, давно отошла в мир иной. Младший из братьев, в концов концов разорившись, по слухам, уехал в Осаку.

День за днём поезда прибывали на станцию – и отправлялись дальше. Внутри здания за большим столом сидел молодой начальник. Когда – что случалось нередко – выдавалась свободная минутка, он смотрел на голубеющие вдали горы и беседовал с работниками – местными уроженцами. Но семью Накамура они не упоминали. Никто и думать не думал о том, что когда-то на этом месте был дом, насыпной холм, беседки в саду.

Что же до Рэнъити, то он отправился учиться живописи. Студия западного искусства находилась в токийском районе Акасака. Свет из мансардного окна, запах масляных красок, натурщица с традиционной для юных девушек причёской момоварэ – ничто здесь не напоминало его родной дом. Но, держа в руке кисть, он порой видел перед собой лицо одинокого старика – тот улыбался, как бы говоря ему, уставшему от ежедневных трудов: «Ты всегда помогал мне, когда был ребёнком. А теперь я помогу тебе!»

Рэнъити по-прежнему живёт в бедности – но продолжает рисовать изо дня в день.

О младшем из трёх братьев давно ничего не слышно.

Июнь 1922 г.

Благородная девица Рокуномия

1

Отец девицы Рокуномия принадлежал к древнему роду, восходившему к семье императора; но, будучи человеком старомодным и не слишком ловким, не дослужился до высокого звания при дворе. Дочь жила с родителями в высоком деревянном доме в окрестностях Рокуномии[89], оттого и сама получила такое прозвание.

Родители её баловали, но, по старинному обычаю, не хлопотали о смотринах, ожидая, что кто-нибудь посватается за неё сам. Девица росла скромной и послушной, почитала отца с матерью, – и, хоть не ведала печалей, не знала и радостей. Впрочем, совсем неискушённая в жизни, она была довольна своей участью. «Лишь бы батюшка с матушкой были в добром здравии», – думала она.

Из года в год плакучая сакура у старого пруда покрывалась скудными цветами. Тем временем и девица незаметно повзрослела, достигнув зрелости в своей красоте. Однако отец, на которого она привыкла надеяться, пристрастился на старости лет к сакэ и неожиданно покинул этот мир. Мать оплакивала супруга полгода, после чего последовала за ним. Дочь не столько даже горевала, сколько была в растерянности: у неё, единственного ребёнка своих родителей, не осталось на свете никого, кроме кормилицы.

Та не покидала воспитанницу, продолжая о ней заботиться. Но мало-помалу из дома исчезли передававшиеся из поколения в поколение перламутровые ларцы и серебряные курильницы для благовоний, да и прислугу пришлось постепенно распустить. Теперь и благородная девица узнала тяготы жизни, но сил противиться судьбе у неё не было. Сидя в одиночестве в опустевшем доме, она по-прежнему предавалась своим однообразным развлечениям – играла на кото да слагала стихи.

Однажды осенним вечером к госпоже подошла кормилица и, старательно подбирая слова, проговорила:

– Мой племянник, монах, говорил, что один благородный господин, прежний управитель провинции Тамба, желает с вами встретиться. Господин и собой пригож, и нрав имеет мягкий, и рода знатного, отец его тоже занимает высокий пост – а потому не согласитесь ли вы его принять? Чай, лучше, чем жить в таком стеснении…

Девица тихонько заплакала. Сблизиться с мужчиной, чтобы избавить себя от нужды, было всё равно что продать своё тело. Конечно, она слыхала: подобное не редкость в мире. Но теперь, когда выбор встал перед ней, её охватила тоска. Долго сидела она перед кормилицей, закрывая лицо рукавом, и обдувавший её ветер шелестел в саду листьями вьющихся лиан.

2

И вот случилось так, что благородная девица стала встречаться с тем мужчиной каждую ночь. Как и обещала кормилица, нрав у него и впрямь был мягким, а лицо и стать – изящными и благородными. К тому же всякому было ясно: увлечённый красотой девицы, он готов был позабыть всё на свете. Та, конечно, неприязни к нему не питала и думала порой, что есть у неё тот, на кого можно опереться в этом мире. Однако, уединяясь с ним за расписанной птицами и бабочками ширмой и прикрывая глаза от света фонаря, никогда не чувствовала она и радости.

Понемногу в покоях стали появляться приметы благоденствия: покрытые чёрным лаком шкафчики, бамбуковые занавеси; дом снова наполнился прислугой. И, конечно, кормилица пуще прежнего хлопотала над своей госпожой. Но та даже на эти перемены глядела с печалью.