Восемь с половиной часов

Директор вошёл в кабинет, и увидел себя же, сидящим в кресле и о чём-то мечтающим – глаза бегают по кабинету, ничего при этом не видя, губы беззвучно шевелятся, руки что-то изображают. Так вот как это выглядит со стороны! Директор «из будущего» обошёл, осмотрел кабинет. В зеркале он не обнаружил своего отражения, а только того, который за столом. Всё верно, ведь он, «директор два-часа-спустя» ещё не существует. Получается, и изменить он здесь ничего не может, ведь тогда, при определённых, допустим, неблагоприятных обстоятельствах, «директор два-часа-спустя» вообще не мог бы существовать. Да, эта мысль определённо его не порадовала.

Но неужели вообще ничего нельзя сделать? Со стола он попытался взять чернильницу – та оказалась невероятно тяжёлой, и чем дальше он относил её от места её нахождения на столе, тем тяжелее она становилась. Отпустил – и она вернулась обратно, как ни в чём не бывало. Всё ясно. Здесь больше нечего делать.

Вернулся директор тем же путём – использовав лист из книги. И снова он в жаркой душной комнате, и всё вокруг выглядит одинаково материально. Теперь он знает, что такое будущее и что такое прошлое. Ну и что из этого? Прошлый мир, который удаляется от нас в вечность, мы никогда изменить не сможем. Он твёрже алмаза; является самым устойчивым из всего наиболее устойчивого. В лучшем случае мы можем только наблюдать за происходящим со стороны. Конечно, кто же не желает вернутся в прошлое с нынешними мозгами? Но ни пережить приятные моменты вновь, ни изменить что-либо не выйдет – только вспомнить. Но так ли далеко мы можем попасть в прошлое? Какой смысл ему существовать, пусть даже в той форме, если оно уже миновало и никогда не повторится? Директор не мог не вспомнить тех странных мелких жучков, копошащихся повсюду, и то, каким старым и потёртым выглядело всё вокруг… Вдруг эти жучки – последнее, что видит наш мир, уходя в прошлое? Они его неспеша пожирают, ни оставляя ничего. Директор не хотел проверять на себе, так это или нет, и решил больше в прошлое не отправляться. Впрочем, они же пожирали только материальные объекты, в то время как сам директор был «фантомом». В связи с этим у него возник другой вопрос – кто же оставался в этом времени, когда он «настоящий» был в другом? Логично, что такой же фантом. Теперь становилась понятна природа тех необъяснимых явлений, которые человек привык обозначать словом «чертовщина» или «привидения». Наш мир материален, и преимущественно в нём отсутствуют такие сущности, но иногда, видимо, всё же случаются какие-то сбои, и мы видим призраков прошлого, не способных причинить нам вреда, поскольку их время уже вышло, или будущего, и тогда они называются доппельгангерами, если мы видим самого себя. Являясь нашей проекцией при том или ином ходе событий, они уже способны воздействовать на жизнь в настоящем.

Директор был разочарован, и разочарование постепенно росло вместе с его отчаянными и безрезультатными раздумьями, что же делать с этим дальше. Нельзя же допустить, чтобы такое великое изобретение, фактически машина времени, пошло коту под хвост. Но важные дяди в Москве ждали от него результатов несколько в другой области науки, и Ярослав Карлович снова и снова, комбинируя различные ингредиенты, пытался удовлетворить их. Ведь время шло, а дело, казалось, не двигалось с достигнутой точки, улучшить эффект ему удавалось, но эти ступени улучшения были всё меньше и меньше; никак директор не мог найти идеальную формулу.

12

Дни за окнами лаборатории сменялись один за другим; жаркое солнце, пение птиц и стрекотание кузнечиков уступали место серости, дождям и ветрам и рычанию тракторов в полях на уборке урожая; за ними приходили снега, морозы, и звёздное небо лишь ненадолго позволяло осветить себя; снега превращались в ручьи, на голых ветвях набухали почки, и всё это не удостаивалось внимания великого учёного. Возможно, если бы некая немыслимая сила заставила отвлечься его от пробирок и провести день на воздухе, а не в полумраке со зловоньями кипящих жидкостей, он бы заметил, что природа уже создала безупречный механизм восстановления всего живого, и ничего больше не требуется, а человек лишь создаёт проблемы самому себе. Но Ярослав Карлович был не из тех людей, что сдаются перед трудностями. Приближался 1940 год, а он так и не наладил своё «производство».

Достигнув определённого уровня, он не мог сдвинуться дальше. Любые вариации с компонентами давали отклонение вправо или влево, но не вверх. А это было необходимо, ведь пока «роботы» получались с замедленной реакцией и вскоре, как выяснялось, теряли свои характеристики, а поскольку восстановить их тоже не удавалось, то они доживали свой век в психиатрических больницах, пугая других пациентов рассказами о страшных чудовищах.