Восьмая муза

— Друг мой! — восхищенно закричал Струйский, увидев Новикова. — Я написал чудесные стихи. Послушайте!

Он торжественно усадил Николая Ивановича в кресло, высокое, как трон, вытянул свиток бумаги из-за розового шелкового кушака, которым подпоясывался, отставил ногу, обтянутую белым чулком и обутую в туфлю с бантиком, откинул голову с привязанной длинной прусскою косою и стал читать посвящение государыне;

Доколь мне мысль моя сладка и служит верно,
Хочу Минерве вновь я жертву принести.
Со трона мечет гром Богиня! Беспримерно!
Тщась злобу здесь разить, к блаженству нас вести.

— О, вы поэт изрядный, — заметил Николай Иванович.

Ах, дорогой мой, послушайте еще.

Он присел рядом на сафьяновый стульчик и грустно опустил голову.

Летали пчелки над цветами,
Сбирая сладостную дань.
И думал я, идя лугами,
Тянув навстречу пчелкам длань.
Мы — трутни, не дано нам
Сбирать пыльцу, творить нектар.
Мы — трутни… Но дано нам
Съедать добытый вами дар!

— Превосходно! — вскричал Новиков. — Мы — трутни! Отлично! У Сумарокова есть строки: «Они работают, а вы их труд ядите!» Как знаменательно, что ваши мысли перекликаются.

— Мне известна поэзия Сумарокова, — сказал Струйский холодно, — но я иду своим путем!

— Подарите мне слово «трутень». Оно мне очень пригодится.

— Берите! — недоуменно пожал плечами Струйский. — Но скажите, вам действительно понравились мои вирши?

— Да, в них есть нечто. — Новиков покрутил пальцами над головой.

— Да, да! — Струйский снова загорелся. — Я чувствую парение слов. Но как мучительно дается это парение! Я неделю не сплю, не ем, ищу нужное слово, Я никого тогда не замечаю.

— Кстати, не заметили ли вы нашего друга шевалье Мориса?

— Он теперь служит парикмахером у графа Безбородко.

— Птица высокого полета.

— Образованнейший человек! Так прекрасно владеет французским!

— Он ведь француз…

— Он и в других науках осведомлен.

— Особенно в астрономии, и уже знает Зодиак на моих часах.

— Вы шутите! Шевалье аристократ. В нем столько легкости и изящества!

Николай Иванович понял, что ничего уже не добьется, и стал откланиваться.

— Нет, нет! Я должен вас угостить за добрый отзыв. Я покажу вам презабавное позорище. Федька! Степка!

Он хлопнул в ладоши. Явились два ухмыляющихся балбеса.

— Ну, Степка, наподдай-ка ему! — обратился к одному из них Струйский. — Награжу! Вот рюмка водки.

И Струйский налил светлой жидкости в большой бокал. Балбесы вцепились друг другу в волосы.

— Эх, Федька! Не трусь! Борись как лев! Ну, ну!

Николай Иванович решительно пошел к двери.

— Куда же вы?

Струйский догнал его и стал совать в лицо типографские оттиски.

— Ведь мы с вами делаем одно дело. Я тоже издатель. У меня в деревне, в Рузаевке, собственная типография. Вот взгляните!

Николай Иванович посмотрел на оттиски. На одном из них была изображена богиня мудрости Минерва, сидящая на облаке. Ногами богиня (читай — Екатерина II) попирала разных негодных людишек: неправедных судей, мздоимцев, тупых обжор.

— Россия очень отстала. Нам с вами надо просвещать людей! — произнес Струйский. — Другого пути нет!

Николай Иванович наклонил голову и вышел.

В одном из первых номеров новоиспеченного журнала «Трутень» появилось сообщение: «На сих днях в Кронштадт прибыл из Бордо корабль, на коем привезены 24 француза, сказывающие о себе, что они все бароны, шевалье, маркизы и графы и что, будучи несчастливы в своем отечестве по разным делам, касавшимся до чести их, приведены были до такой крайности, что для приобретения золота вместо Америки принуждены ехать в Россию. Многие из них в превеликой ссоре с парижской полициею. Они немедленно выбрались из Парижа, чтобы не обедать, ужинать и ночевать в Бастилии. В Петербурге они намерены вступить в должности учителей и гофмейстеров. Любезные сограждане, спешите нанимать сих чужестранцев для воспитания ваших детей! Поручайте немедленно будущую подпору государства сим побродягам и думайте, что вы исполнили долг родительский, когда наняли в учители французов, не узнав прежде ни знаний их, ни поведения».

И второе объявление: «Плоды невежества, глупости и самолюбия некоторого сочинителя продаются в его доме довольною ценой».

И приписка: «Кто может сказать на рифмах: байка, лайка, фуфайка, тот уж печатает оды, трагедии, элегии, которые полезно читать тому, кто принимал рвотное, и оно не подействовало. Развелось стихомарателей как крапивы в пустом саду! Не подьячих, а вот кого бы звать «крапивным семенем».

— Кто издатель сего? — говорила императрица, брезгливо переворачивая листы журнала.

— Николай Иванович Новиков, — ответствовал статс-секретарь Василий Григорьевич Козицкий. — Отставной поручик, ранее служил в Комиссии по Уложению.

— Знаю. Такой… мм, с длинным носом.

— С длинным, ваше величество.