Восьмая муза

Ляхницкий отбросил шляпу и обмахнул лицо платком.

— А знаешь ли ты, что государыня взяла иезуитов под защиту?

— Я знаю, что государыня любит открыто выраженное мнение.

— А вот иезуиты донесли государыне свое мнение закрытым способом через Потемкина и Безбородку. И государыня гневаться изволили.

Ляхницкий заметил, как пальцы Новикова стали нервно перебирать газетные листы, и подбавил огоньку:

— Ее величество направили указ генерал-поручику Архарову, где повелевают запретить печатание ругательной истории ордена иезуитского. А экземпляры, ежели изданы, отобрать.

Новиков побледнел. Некоторое время он сидел неподвижно, потом глухо проговорил:

— Мое одно старание, чтобы истина не умирала, подобно цветку в темноте. Помню всегда слова ее величества: «Я хочу, чтобы из лести мне говорили правду».

Ляхницкий ударил кулаком по столу и побежал к двери. У порога он остановился и закричал:

— В конце концов тебя повесят!

Хлопнула дверь. Николай Иванович схватил гусиное перо и стал быстро затачивать его. Но руки дрожали, голова кружилась.

— Вздор, — оказал он и упрямо повторил: — Вздор!

Но он уже знал, что случившееся не было вздором.

Протоиерей Петр Алексеев явился неслышно, как темная ночная птица. Только скрипнула дверь, и на пороге типографии выросла фигура в черном. Он вошел в дом как в свой, нимало не смущаясь.

Николай Иванович вздрогнул и оторвался от чтения набора. Рабочий, тот самый чернявый, что рассказывал о каменном дожде и трехмесячном море в Москве, с испугу рассыпал литеры и попятился от безмолвно наступавшего протоиерея.

Николай Иванович поклонился.

— Чем могу служить?

Алексеев, не отвечая, обводил взглядом помещение типографии. Потом подошел к стану и прочел название набираемой книги «Об истинном христианстве».

Он выпрямился, покраснел от напряжения.

— Что есть истинное христианство?

Глаза протоиерея были устремлены в потолок, словно он спрашивал не у Новикова, а у бота.

— Истинное христианство есть склонность делать добро, — отвечал Николай Иванович. — Ежели вы хотите побеседовать о сущности христианства, не угодно ли пройти в комнаты? Здесь грязно и говорить неудобно.

— Вижу, что грязно, — произнес протоиерей со значением. — Нелепые умствования и колобродства заманивают человека в грязь. Ее с души не отмоешь.

Николай Иванович сцепил пальцы, чтобы не дрожали.

— Ошибаетесь, сударь. Перед богом свидетельствую: ни зловредных намерений не имею, ни…

Обращение не по чину взорвало протоиерея.

— В расколах упражняетесь! Верующих соблазняете! Аптеку завели! Людей травите!

Последние слова Алексеев произнес свистящим шепотом, но они оглушили Новикова.

— Не смейте! — крикнул Николай Иванович, весь дрожа. — Как же это? Спросите людей! Бог вас накажет!

— Что бог, — протоиерей усмехнулся. — Не вам, масону и колдуну, говорить о боге.

— Идите! Идите со мной! Вы поймете, что заблуждаетесь.

Это было чудовищно — приказывать высокому духовному лицу, но Алексеев почему-то повиновался.

Они вышли на улицу. Николай Иванович, поминутно оборачиваясь, указывал, куда идти. Протоиерей шел медленно, с грозно-снисходительным видом. Новиков задыхался: эти обвинения, нелепые слухи надо было сейчас же пресечь, иначе конец. Он и сам не знал, как это сделать, по нужно было попытаться…

Они поднялись на крыльцо и отворили дверь. Николай Иванович вскрикнул.

В прихожей стоял доктор Багрянский и целился из ружья протоиерею прямо в лоб.

— Нет! — закричал Николай Иванович, бросаясь меж Багрянским и священником.

Багрянокпй опустил ружье и рассмеялся.

— Дуло проверял, не заржавело ли. Ничего, в порядке…

Алексеев очнулся от столбняка и, бледный, попятился к двери, не спуская глаз с доктора. Поняв, что угрозы больше нет, он воздел руки.

— Господи! Видишь ли ты, что творят смутьяны, как колобродят раскольники?! Господи! Взгляни и запомни!

Алексеев взмахнул широким рукавом рясы, будто отметая липнущую к нему нечисть, и выбежал на улицу.

— Доктор! Что вы наделали! — с отчаянием сказал Новиков.

— Ничего! Пусть знает, с кем имеет дело. Он уже несколько раз кружил около аптеки и типографии. Черный ворон, его надо пугнуть!

— Ах, доктор, доктор! — Новиков не мог успокоиться. — Что за причуды!..

Из внутренней комнаты послышался удар и звон разбитого стекла.

— Вот! Фалалей медицину изучает, — хладнокровно заметил Багрянокий. — Сплошные убытки.

Но Николай Иванович на шутку не отозвался.

С той поры тревога остро вошла в сердце.

Протоиерей иногда появлялся в лавке, листал книги, принюхивался и исчезал, едва завидев Новикова. Навещал он лавку довольно часто, и, когда вдруг пропал на длительное время, Николай Иванович вздохнул было с облегчением. Но Фалалей и Багрянокий сообщили ему, что вместо Алексеева, видимо, по его наущению, в лавку приходит какой-то монах и роется в книгах. Багрянокий обещал поколотить монаха, но Николай Иванович умолял отказаться от этой затеи.