Восьмая муза

— Сей труд носит название «О повреждении нравов в России». Все, что я вам когда-то говорил, усилилось троекратно в этом царствии поганом. Все принесено в жертву любострастию императрицы. Ни чистой дружбы, ни долга перед отечеством не осталось в ее фальшивом сердце… Она столь переменчива, что за ее приказами не уследить. Государством управляет ее баловень Платон Зубов. Седые генералы несут Платоше кофий в постель. Что же вы молчите?.. Наконец-то вы молчите… Сказать вам нечего. И я молчу!.. И зарываю в могилу то, что осмелился произнести мой язык, Конец… Может быть, внуки прочитают… Ни слова о том, что видели, ни слова!

Щербатов положил ящичек в яму и стал лихорадочно забрасывать его землей. Он плотно примял холмик и бессильно сел на скамью.

— Вокруг голод, а она путешествует по Малороссии. Потемкин разбивает английские сады на ее пути. Да что на ее пути! Он сажает сады для себя, чтобы потешиться там несколько часов и ехать дальше. Для сей затеи у него англичанин-садовник и шестьсот помощников. Коли одно растеньице увядает, посылают курьера иногда за сотни верст в лес заменить увядшее.

Щербатов махнул рукой. Николай Иванович приблизился к нему и тихо, как ребенка, погладил по голове.

— Князь! — Слезы выступили на глазах у Новикова. — Есть божье предначертание. Мы должны нести свой крест.

Поезд императрицы въезжал в Москву погожим летним днем. Улицы были забиты народом, люди низко склонялись, едва завидев шестерку царских лошадей, и, когда поднимали глаза, с огорчением убеждались, что так и не увидели долгожданную царицу: поезд пронесся, пока они гнулись в поклоне.

Кареты катили по узким московским улицам, по пыльной земле, высушенной бездождной весной и устланной по приказу властей сосновыми ветками. Солнце ласково и празднично грело уставших лошадей. Малороссия, Таврида, южные степи, воронежские леса, маскарады в Киеве, празднества в Туле — Великая, Малая и Белая Русь преклонялись перед благодетельной самодержицей. Теперь это счастливое путешествие подходило к концу.

Карета вдруг остановилась. Впереди послышались крики.

— Что случилось? — спросила императрица.

— Сейчас узнаю, ваше величество, — красавчик офицер-телохранитель спрыгнул на землю и побежал вперед.

Прошло не более минуты, поезд тронулся далее, и офицер, задыхаясь от бега, вскочил на подножку.

— Возы, ваше величество, помешали.

— Возы… Какие возы?

— С хлебом, ваше величество.

Она взглянула в окно. У перекрестка, приткнувшись к домам, стояли тяжело нагруженные возы с зерном, и мужики ломали шапку, низко кланяясь.

— Чьи? — спросила государыня.

— Установлено: Новикова, издателя. Закупил зерно для голодающих крестьян.

— И что же? — Государыня прищурилась, — Для чего?

— Кормить, ваше величество, — растерянно отвечал офицер.

— Как благородно, — без всякого выражения отозвалась Екатерина.

Откинувшись к спинке сиденья, она с досадой вспомнила упрямые, пристальные глаза длинноносого чиновника из Комиссии по Уложению, «Скажите, какой богач, Ах благодетель! Мало того, что он, самозванец, души человеческие по всей России похищает, но еще народ кормить вздумал! А где же деньги берет? Уж, наверно, на проценты живет, ростовщик, обманывает доверчивых. Дом продает, другой покупает, типографиями торгует. Как же я не раскусила этого ангела сразу…»

И, успокоенная собственной догадкой, она повеселела. Счастливое путешествие продолжалось.

ВЫСОКАЯ ЧЕСТЬ

Вести из Европы приходили с почти двухмесячным опозданием. Но подписчики «Московских ведомостей», которые выпускал Н. И. Новиков, читали их с неизменным любопытством. Особенно волновали бурные события, потрясшие Францию. Вот сообщение из Парижа от 13 апреля 1792 года, которое было опубликовано в газете лишь 2 июня: «Не проходит ни одной недели, в которую не было бы получено каких-либо неприятных известий о смятениях, господствующих во внутренности государства. Едва успеют в одной области утушить бунт, как, в другой мятежи восстают; словом, беспокойства, подобно ужасному землетрясению, одну страну после другой колеблют и всему государству угрожают всеобщим изпровержением».

Они шли домой на Никольскую по вечерним пустынным улицам. Тишина успокаивала. Гамалея, шедший рядом, вздыхал. Николай Иванович недовольно косился: что тут вздыхать — решено уж, подписано.