Восьмая муза

Час назад члены Типографической компании подписали акт об уничтожении компании и о передаче Новикову всех ее домов, книг, материалов, инструментов, аптеки — всего имущества и… всех долгов, коих насчитывалось триста тысяч. Теперь ему одному тянуть воз. Он сам предложил сделать так: ведь его, Новикова, вина, что останавливали машины, опечатывали лавки, запрещали торговать. По нездоровью он запустил дела и нанес ущерб Типографической компании. Ему и отвечать за оскудение славного союза…

…Смутное, непонятное пришло время. Во Франции взбунтовалась чернь, и Радищев за книгу «Путешествие из Петербурга в Москву» — за одну только книгу! — сослан в холодную Сибирь…

…Уж нет рядом супруги Александры Егоровны — осень 1791 года была последней Он вспомнил ее слова перед смертью: «Береги детей… Ты все время забывал о них, обо мне». Он замычал от боли…

…Сейчас надо вести дело не столь широко, но пройдут годы, подрастут дети, станет легче. Может, и головокружения прекратятся. Тогда он снова развернет издание книг. Пройдет темная полоса в его жизни, не вечно же ей длиться. Дело притаится, а уцелев, сил быстро наберет. Фалалей уезжает в Германию. Вернется, пусть засучивает рукава.

На Мясницкой их обогнала коляска, в которой Новиков увидел знакомое лицо.

— Стой! — закричал Николай Иванович.

Коляска остановилась. Оттуда выглянул Ляхницкий. Он испуганно уставился на Новикова.

— Что же ты, братец, по ночам носишься, людей пугаешь! — заговорил Новиков, подходя. — Ну-ка подвези!

Ляхницкий со страхом втянул голову в плечи.

— Пошел! — хрипло бросил он кучеру.

Лошади поскакали. Николай Иванович, пораженный, остался стоять посреди улицы.

Князь Александр Александрович Прозоровский, московский главнокомандующий, старался ступать тише. Он знал, что матушка не в духе. Но делать нечего: вызвали из Москвы, мчался семьсот верст. Не дождешься хорошего настроения: говорят, неделю уж ходит как туча.

Прозоровский почувствовал себя счастливым, когда увидел светлую улыбку обожаемой государыни. Будто гора с плеч свалилась, и в умилении он припал к руке императрицы.

— Ну? Что же, князюшка, совсем забыл вдову. Никому теперь старуха не нужна, — горестно попеняла ему Екатерина.

— Каждый миг о вас помним, — горячо сказал Прозоровский.

Она усмехнулась.

— Что в Москве? — Ее тон изменился, она насторожилась в ожидании ответа.

— Москвичи всегда счастливы видеть вас, матушка. Очень скучают по вашему величеству.

Государыня взглянула холодно.

— Французы повсюду рассеялись. И в Москву эта зараза проникла. Бедная Франция, бедный добродетельный король! Все попало в руки варваров. Сказывают, что какой-то жалкий французик хочет убить меня. Вот до чего я дожила!

Прозоровский потрясенно простер руки.

— Матушка, если надо, телом вас прикрою. Не верю дурным сплетням. Москва всегда верна престолу. В Москве сейчас тихо.

Государыня засмеялась.

— В тихом омуте, знаешь? — Она с удовольствием вспомнила пословицу, щеголяя знанием русского языка. — Есть ведь черт в твоем омуте — Новиков. Умный, опасный человек. Фанатик.

— Что Новиков? Жалкий человечишко. Сейчас притих. Прикажете арестовать — арестую.

— Э, нет. Надобно найти причину!

Она погрозила пальцем. Князь близко увидел ее руку, прежде белую, на которой теперь отчетливо проступил желтый пергамент старости.

— Какой ты быстрый! Взял и арестовал! Только турки наказывают людей без причины, без следствия. А мы живем в государстве, где властвуют законы.

Она отошла к письменному столу и порылась в ящике. Вынула конверт.

— Вот пишут мне, что Новиков продолжает издавать злонамеренные книги о церковном расколе. Одна содержит мнимую историю об отцах и страдальцах соловецких, другая — повесть о протопопе Аввакуме. Злокозненные повествования, наполненные небывалыми происшествиями, ложными чудесами, дерзкими искажениями, противными и нашей благочестивой церкви, и государственному правлению поносительными. Тихо, говоришь, в Москве?

Монаршие слова падали, как камни, укором, и Прозоровский, задыхаясь, почти выкрикнул:

— Лицемера к допросу!

— Ежели причина подтвердится, то можно и к допросу, — спокойно молвила Екатерина.

— Как не подтвердится! — дрожа, отвечал Прозоровский.

— Не оставьте без внимания и то обстоятельство, — продолжала императрица, — что Новиков, не стяжавший имения ни по наследству, ни другими законными средствами, ныне почитается в числе весьма достаточных людей. Откуда богатство? Может ли он оправдать свое бескорыстие?

— Лиходей! — убежденно говорил Прозоровский.

Она не отвечала, рассеянно роясь в шкатулке.

— Уж воистину: пусти козла в огород, потопчет всю капусту, — сказал Прозоровский, вспомнив про любовь государыни к русским поговоркам.

— Вот, смотри, Александр Александрович, — на ладони ее лежал кусочек дерева, — обломок Ноева ковчега. Корабль, который спас человечество. Знак созидания… Мы вечно помним тех, кто созидает. Презираем и забываем разрушителей, насмешливых, ядовитых, лукавых…

— Мудрые слова, — склонил голову московский главнокомандующий.