Воспоминания

Распродажа шла неистово две недели – столько дали для освобождения квартиры; наследники по линии жены – она же была и домработницей ранее – из рязанской глубинки спивались на наших глазах. Но вышло так, что снова я попал в нее уже пустую, где кроме одного голландского и полуосыпанного натюрморта уже ничего и не осталось. Пришлось взять его. В дальнейшем я выкупал редкие гравюры, акварели К. Петрова-Водкина, П. Кузнецова, А. Бенуа, М. Добужинского, К. Богаевского сначала у коменданта наших кооперативных подъездов, потом у его дочери, а позднее уже у внучки. Впрочем, у нее через сорок лет. Дед ее был человеком суетливым, но добрым, со мной иногда консультировался. Так за две недели Яков Борисович Кадин стал обеспеченным человеком, но вспоминаю я его с теплом не только из-за картинок.

Первый год проживания на Кутузовском проспекте закончился печально для нас. В один из январских дней мы со старшим сыном Игорем прогуливались с санками по верхнему берегу Москвы-реки, напротив теперешнего Сити. Тогда на его месте стоял цементный завод. Говорят, что площадь под ним была занята монолитами из местного мрамора и плотного известняка, а потому позднее была выбрана для Сити. Посадив Игоря на санки, я необдуманно толкнул их с высокого склона. Игорь упал, сильно ударившись о сугроб. Оказалось, что в этом падении он получил компрессионный перелом пяти позвонков. Каково же было наше горе с Мариной, которое нас еще более сблизило. Игорь лежал в детской Филатовской больнице, вставать с постели было ему не под силу, да и запрещено, мы дежурили около него подневно.

Для выздоровления требовался корсет, который мог поддержать его неокрепший позвоночник. Нас утешали, что в этом возрасте болезнь излечима, почти бесследно, но как быть с корсетом, где достать его? На выручку пришел мой приятель и собутыльник Митька Богородский, сын знаменитого руководителя МОСХа, бывшего циркового артиста, комиссара Волжской флотилии и, говорят, одно время председателя Оренбургского ВЧК Федора Богородского. Митька обратился к Юрию Ивановичу Пименову, художнику «золотого фонда» отечественного искусства. Тот принял нас с Мариной по-родственному, отечески и помог с корсетом из пластмассы для Игоря в кратчайшее время. Вспоминаю и его и Митьку с глубокой благодарностью.

Работа моя в «Мелодии» шла успешно, оформлял я в основном конверты на экспорт, темы выбирал самые интересные – своя рука владыка – классику, лицензионную эстраду. Завязались и знакомства со многими «нонконформистами»: Вейсбергом, Свешниковым, Краснопевцевым, Шварцманом, Вечтомовым, позднее Кабаковым, Булатовым, Янкилевским, Брусиловским. Сдружился я более всего с Володей Немухиным и Славой

Калининым, оказалось, на всю жизнь. До отъезда Оскара Рабина мне удалось помочь ему в трудном положении здесь в Москве. Описывать не буду, во Франции он об этом не вспоминал. Позднее я написал стихотворение в память нашего знакомства, там все сказано, а еще подробнее в книге «Коллекционеры» издательства «Пробел», 2018 год.

Отдельно хотелось бы сказать об Анатолии Звереве – «Зверюге». Это была самая яркая и нелепая фигура андеграунда. Встречался я с ним неоднократно и у Саши Степанова, и у Владика Шумского, главного редактора издательства «Международные отношения», где он жил и хамил неделями, и, конечно, у Володи Немухина, где Зверев набросал акварелью за двадцать минут мой портрет – совсем непохожий. «Старик, ты будешь таким через двадцать лет», – утешил он меня. Не стал. Зверев был мистификатор в жизни и блестящий импровизатор в ремесле. Похрюкивая и покрякивая, он лихо выписывал кренделя на любом материале, внезапно обобщал их – и вот тебе «нетленка», иногда, и вправду, если трезв, эффектная и даже блистательная. Но несравнимая с нашими мастерами двадцатых годов Фонвизиным, Тырсой, Митуричем, Бруни. Ну не гений, что ж поделаешь.

В 1974 году благодаря моей жене я познакомился с Яковом Евсеевичем Рубинштейном, старейшим московским собирателем, «ровесником века». Он и другой мой «наставник» Юрий Сергеевич Торсуев обучали меня всем тонкостям и коварствам коллекционирования. Вскоре меня приняли как «своего» в эту старшую компанию, где собрались «ровесники XX века» и даже старше.

С Яковом Евсеевичем я дружил до 1983 года – его кончины, разлады были незначительные. Помогал ему в определении подлинности предлагаемых работ – тащили ему невесть что, пригодился мой опыт художника, знания искусствоведа и свежий глаз знатока искусства 19001930-х годов, коим я вскоре и стал: опыт – дело наживное. Все мои взаимоотношения с коллекционерами старшего «призыва» описаны в той же книге «Коллекционеры». Там же и свод правил, который я от них усвоил, добавив и свои, можно сказать, заповеди.