Воспоминания

Но, продолжая тему Щукина – Морозова, скажу, что, оказывается, Иван Абрамович Морозов собрал не только иностранцев, но большую-то часть составляла коллекция работ русских современных ему художников, включая и первых «авангардистов». Да и Остроухов вовсе не «альфонс», на наследство жены позарившийся, а яркий тип художника-собирателя, что мне близко и понятно. А вот то, что Н. Семенова, говоря о собранной Остроуховым изысканной коллекции икон, применяет в их обозначении термин «вещь», коробит. Только инородцы способны так обозначать наши священные сакральные ценности. Впрочем, и знание автором современной «коллекционной» жизни крайне поверхностное, даром что повторять банальности о собирательстве Шустера и Костаки.

Возвращаюсь к начатому. Если мой первый «наставник» Я. Е. Рубинштейн только к зрелым годам поднаторел в собирательстве и славен был выставками своей коллекции от Таллина до Владивостока – все, заметьте, без страховок, то второй, Ю. С. Торсуев, был абсолютным профессионалом. В послевоенном собирательстве таких было не много: Б. Б. Свешников из Киева, Роман Козинер-московский, а далее уже из нашего «бесстрашного» поколения – это уже не перечислишь. Впрочем, многое описано мною в книге «Коллекционеры», и повторяться не хочется.

Собирая картины, сначала довольно нехотя, но по мере приобщения все более настойчиво, я неизбежно должен был обращаться к помощи реставраторов. Особенно необходимо было их вмешательство в приведение в порядок достававшихся мне работ мастеров старшего поколения десятых-тридцатых годов. И здесь я благодарен судьбе. Михаил Григорьевич Гречишников помогал в реставрации работ из коллекции Костаки, позднее Рубинштейна. На долгие годы он стал моим помощником, а позднее и другом, который спас от гибели многие находящиеся и сейчас у меня работы.

Андрей Александрович Шапошников стал еще одним близким мне человеком. Ученик ВХУТЕМАСа-ВХУТЕИНа, сам оригинальный художник, он был знатоком и одновременно умелым мастером. Через него я получал многие работы Михаила Соколова, Николая Синезубова, да и более известных художников.

Попытки сотрудничества с другими реставраторами я постепенно прекратил. Помню курьезный случай общения с неким Альбертом, который, как говорили, был личным реставратором тогдашнего всевластного министра МВД Щелокова. В мастерской Альберта, где-то в районе прежней Колхозной (теперь Большая Сухаревская площадь), стояли «Витязь на распутье» Виктора Васнецова, «Москва XVII века» брата его Аполлинария и иные знакомые по Третьяковке шедевры. Были это подлинники или копии – не отвечу. Во всяком случае, данную ему в реставрацию работу К. Коровина он мне «замыл». На том знакомство и кончилось.

Как художник-оформитель, участвовавший в выставках Горкома графиков и в трех «молодежных» МОСХа, я решил вступить в него, чтобы упрочить положение в художественном мире. Мне не нужна была ни мастерская, ни «творческие командировки», ни любые «пособия» от Союза художников. Те рекомендации, которые я получил, содержали лестные для меня характеристики и были от тех, кто никоим образом и ничем не был мне обязан: от председателя секции графики МОСХа Ф. В. Лемкуля, художественного редактора многих издательств и искусствоведа Т. Г. Вебер, П. М. Кузаняна, автора наборной гарнитуры, принятой в книгопечатании в СССР.

Выставив на худсовет по приему, он же комиссия МОСХа, свои книжные работы, я все-таки больше всего показал графику конвертов «Мелодии». Некто господин С., мой «коллега» по собирательству, усмотрел среди них конверт с фото дирижера Кондрашина, уехавшего к тому времени из СССР для работы за рубежом. Работы мои были заблокированы как прославляющие эмигранта единогласно, «за» был только голос председателя секции. Повторно меня уже пригласили вступить в МОСХ в 1990 году, на грани ликвидации Союза художников, приняли заочно, правда, в секцию искусствоведов. Тогда я уже работал главным экспертом Советского фонда культуры. Такой парадокс.