Воспоминания

В следующем, 1981 году в ГМИИ им. Пушкина открылась выставка «Москва – Париж». Влияние ее на интерес к искусству авангарда трудно переоценить. Но, попробую скаламбурить, ценна она и возросшей ценой на произведения искусства этого направления. Их стали скупать сначала «чужестранцы», потом за уходящим поездом понеслись и наши. За этот год мы, собиратели этого искусства – а в моем собрании было уже несколько десятков работ авангардистов первого призыва, – стали миллионерами в западном значении этого слова. Позднее, уже в середине девяностых, долларовыми миллионерами стали и собиратели реалистического и академического искусства XIX века.

С начала 1980-х годов начались и активные мои выступления на вернисажах, обсуждениях выставок, и хотя я отказался от защиты диссертации, сдав все необходимые кандидатские экзамены в аспирантуре, опубликовав необходимые для защиты статьи, моя искусствоведческая активность только возрастала. Особый интерес в это время вызывала идея создания Музея современного искусства, аналогичного зарубежным. Обсуждение ее происходило в разных кругах постоянно. Кто только в этом не участвовал. Особо активными были, естественно, искусствоведы. Бажанов, Ерофеев, Пацюков, Мейланд, Якимович, Бессонова, Кашук, а из «старших» Стригалев, Яблонская, Сарабьянов, Поспелов, Костин, кого только не припомнишь из участников дискуссии. И все, как мне казалось, впустую, беспочвенно. Создавались инициативные группы, уповали на коллекцию Костаки (а она уже давно была в Третьяковке и частью за рубежом в Греции), Талочкина, Нутовича, Глезера, предлагались другие мифические и неосуществимые варианты типа изъятия работ XX века из ГТГ, Русского музея, провинции. Ничем толковым это закончиться не могло. Прекраснодушие, нереальность, глупость меня раздражали, и участие в этих «сходках» я прекратил, не потеряв, правда, связей с людьми.

Во многом свободно распоряжаясь своими деньгами, я часто поддавался и своим «пристрастиям», пагубным для семейной жизни. Двух-трехдневные загулы, из-за которых я все-таки не выпадал из рабочего графика и не подвергался нападкам по службе, где был достаточно независим от начальства, всемерно тяготили, портили отношения с близкими. Как это ни тяжело, но вынужден в этом признаться. В 1976 году мне уже пришлось проходить амбулаторное лечение от алкоголизма, в конце семидесятых – стационарное. Потом это периодически повторялось. Чтобы понять всю серьезность опасности, замечу, что в так называемой Соловьевке одновременно со мной лежала и Галина Брежнева, излечить которую от подобного пристрастия было безнадежно. Впоследствии эта моя беда подчас становилась и причиной повторяющихся депрессий.