Воспоминания

Неожиданные и малопонятные переходы власти от генсека к генсеку создавали тревожное настроение. «Перемен» ждали многие, ждал и я. В моей жизни было не так много людей, с которыми я считался, которые на меня повлияли. К сожалению, это были не родители. В отрочестве – Печковская, в студенчестве – Сарабьянов, в жизни семейной – тесть Константин Иосифович Кашуро, занимавший крайне ответственные посты и перед войной и после, человек, благодаря которому укреплялась мощь страны, консультант Мао Цзэдуна по строительству ракетодромов, удивительно умный и доброжелательный, моя теща, его жена Вера Ивановна, урожденная Манчинская-Павловская, – стали для меня более близкими, чем родители, к которым я испытывал отчуждение.

Владимир Николаевич Немухин и Николай Никанорович Разумович встретились мне, когда я уже был взрослым. С Володей мы познакомились во второй половине шестидесятых – семидесятых, хотя он был старше ровно на двадцать лет. Один из самых известных «нонконформистов», не получивший кроме «кружкового» художественного образования – занимался с 1943 года в студии ВЦСПС до 1946 года вместе с Вейсбергом, студию закрыли «за формализм», пытался поступить в Строгановку по совету П. Кузнецова – «а тут и ждановщина», говорил Володя; далее занятия у Петра Соколова, ученика Машкова и Малевича. Так что самородок, удивительно пытливый, с годами только набиравший мастерство и мудрость. Он покровительствовал самым отчаянным бузотерам среди художников, опекал Зверева, Плавинского, Шпиндлера, Рухина, помогал им, более молодым, с терпением наставника. Мы дружили почти полстолетия, вплоть до его кончины. Кто-то знал его дольше, кто-то ближе, но вряд ли он делился своими мыслями с другими больше, чем со мной.

Николай Никанорович был еще старше Володи, прошел войну разведчиком, командиром, был крупным юристом и преподавал в высших учебных заведениях «силовых структур». Когда налоговые ведомства и МВД затеяли «дело коллекционеров» в 1984 году, он отстоял мою невиновность, убедил в неучастии в торговых комиссионных аферах.

Как-то в мастерской Немухина на Тверской-Ямской, которую он разделял с Колей Вечтомовым, и Володя, и Разумович, услышав мой невеселый рассказ о «сборищах» по поводу Музея современного искусства, в один голос заявили: «Брось эту чушь. Есть новая организация – Фонд культуры, там твой знакомый Савелий Ямщиков, иди туда».

Дело было уже в 1986 году, на втором году перестройки, я еще дорабатывал в «Мелодии». До того был приостановлен процесс над сотрудниками антикварного магазина на улице Димитрова (Якиманке), привлекли не только продавцов, но хотели и около сорока коллекционеров, кое у кого конфисковали коллекции. Закончилось это ничем, хотя двое погибли во время следствия.

В декабре 1986 года мы хоронили Анатолия Зверева. В ночь его смерти со стены квартиры на Кутузовском упала его композиция, стекло вдребезги. Отпевали его в Обыденской церкви, толпа пошла на кладбище несметная, было морозно и снежно. Его посмертная слава вряд ли бы понравилась усопшему. Возникшие на волне спекуляции его именем галерея Зверева, Фонд Зверева и Музей Зверева «А. З.» удивили бы его, склонного к ерничеству, иронии и парадоксам, босяка и «перекати-поле». Ценя его талант, редкий, искрометный, я не переношу кликушества на нем наживающихся.

Сколько нелепостей, сколько есть и было тогда сумасбродства, лжи в это подлое время, породившее миф о «святых девяностых». Да отсохнет язык у этих «славильщиков». Были и чудеса в мою сторону, когда одна из «толковальщиц» собирательства Щукина и Морозова затеяла в бывшем «Советском художнике» печатать «труд» под рабочим названием «От Екатерины Второй до Дудакова Валерия» (теперь уже не спросишь с зав. редакцией Овсянникова). Эта ахинея могла превратить в посмешище и меня и мой опыт коллекционера. Пронесло.

Настоящие друзья лучше меня понимали, что я должен сделать по своим «способностям». И Немухин, и Разумович произнесли фразу, которую я долго потом вспоминал: участвовать в перестройке глупо, не участвовать преступно. Накануне 1986 года было создано Общество друзей Третьяковской галереи. Тогда я говорил Королеву о нежизнеспособности идеи. Год прошел в обсуждении Музея современного искусства, и все пустопорожне. Итоги своего участия я подвел 17 января 1987 года, когда у меня на Кутузовском собралась немалая компания искусствоведов – от Давыдовой и Дондурея до Яблонской и Якимовича. Опять ни о чем не договорились, но в жарких спорах. Я же уже знал, что предстоит.